фалос что это такое
Значение слова «фаллос»
ФА’ЛЛОС и ФА’ЛЛУС, а, м. [греч. phallos] (этнол.). Изображение мужского полового органа, обоготворяемое нек-рыми народами (древними египтянами, греками, римлянами, в настоящее время в Индии, Японии) как символ производительной силы природы.
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: кирпичик — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Цитаты из русской классики со словом «фаллос»
Понятия, связанные со словом «фаллос»
Отправить комментарий
Дополнительно
Морфология
Правописание
Карта слов и выражений русского языка
Онлайн-тезаурус с возможностью поиска ассоциаций, синонимов, контекстных связей и примеров предложений к словам и выражениям русского языка.
Справочная информация по склонению имён существительных и прилагательных, спряжению глаголов, а также морфемному строению слов.
Сайт оснащён мощной системой поиска с поддержкой русской морфологии.
Фаллос – что означает? Определение, значение, примеры употребления
Ищешь, что значит слово фаллос? Пытаешься разобраться, что такое фаллос? Вот ответ на твой вопрос:
Значение слова «фаллос» в словарях русского языка
Фаллос это:
Фа́ллос, или фалл — символическое изображение эрегированного пениса, предмет культа многих языческих религий. Как правило, такие изображения символизируют мужское плодородие и начало новой жизни.
Фаллос
м. ; = фалл, = ф’аллусМужской половой орган или его изображение, обоготворявшиеся некоторыми древними народами как символ оплодотворяющего и рождающего начала природы.
Фаллос
( гр. phallos) мужской половой орган, а также его изображение, обоготворявшееся нек-рыми народами, как символ оплодотворяющего или рождающего начала природы.
Фаллос
м. (а также фалл, фаллус) Мужской половой орган или его изображение, обоготворявшиеся некоторыми народами как символ оплодотворяющего или рождающего начала природы.
Фаллос
[гр. phallos]мужской половой орган, а также его изображение, обоготворявшееся нек-рыми народами, как символ оплодотворяющего или рождающего начала природы.
Фаллос
(греч. phallos), мужской половой орган. Изображение фаллоса у народов многих регионов (Др. Индия, Египет, Греция, М. Азия, Кавказ и др.) с эпохи позднего палеолита — символ оплодотворения или порождающего начала природы, иногда божества плодородия (Дионис в древнегреческой мифологии, Шива в древнеиндийской).
Фаллос
фаллос м. (а также фалл, фаллус) Мужской половой орган или его изображение, обоготворявшиеся некоторыми народами как символ оплодотворяющего или рождающего начала природы.
Фаллос
и ФАЛЛУС, фаллоса, м. (греч. phallos) (этнол.). Изображение мужского полового органа, обоготворяемое нек-рыми народами (древними египтянами, греками, римлянами, в настоящее время в Индии, Японии) как символ производительной силы природы.
Фаллос
Фаллос
эрегированный пенис или его изображение
Где и как употребляется слово «фаллос»?
Кроме значения слова «фаллос» в словарях, рекомендуем также ознакомиться с примерами предложений и цитат из классической литературы, в которых употребляется слово «фаллос».
Так вы сможете гораздо легче понять и запомнить, как правильно употребляется слово «фаллос» в тексте и устной речи.
Примеры употребления слова «фаллос»
Фаллос
Фа́ллос, или фалл (др.-греч. φαλλός), также Лингам — символ плодородия и порождающей силы, представленный, как правило, эрегированным мужским половым членом, либо символически с ним соотносимый, персонификация творческого и животворного огня, проявленного во всех живых существах.
Алистер Кроули определял его как «бессмертное начало» в каждом мужчине и каждой женщине.
Фаллос соотносится со стихией Огня и с Волей.
Фаллос также — это и орган зарождающий, представляющий еще неродившееся потомство.
Фаллические символы, по сути, бесчисленны, это — все длинные предметы, служащие для удержания и удара, прямые и твердые, либо окрашенные в «солнечные» цвета, поскольку Солнце, как податель жизни, издревле связывалось с Фалласом.
Это — стрела, палка, тирс, меч, палица, скипетр, колонна, рог, башня, указующий перст, молния, жезл, крест, дерево, сильные и плодовитые животные, конь, бык, баран, козел, заяц, змея и т. д.
Символика фаллоса как мужского начала прослеживается во всех предметах, находящихся под прямым углом к горизонтальной поверхности, а именно: в посохе Моисея, жезле Меркурия, королевском скипетре, копье Парсифаля, кресте, колонне, вертикально стоящих камнях.
Фаллос — атрибут самых различных божеств Солнца, плодородия, урожая, мудрости и справедливости. Например, Оcириса, Деметры, Гермеса, Диониса, Приапа, Фасцинуса, Пана.
Согласно Аристофану и Лукиану имя Бога плодородия известно как Приап — Фалет (др.-греч. Φᾰλῆς, Φᾰλῆτος, Φάλης, Φάλητος).
Празднество и торжественное шествие в честь фаллического божества, согласно Плутарху, носило название — фаллефории (др.-греч. φαλλη-φόρια). Торжественная фаллическая песнь, согласно Аристофану, носила название — фалликон (др.-греч. φαλλικόν). Все эти названия однокоренные слову фаллос (др.-греч. φαλλός).
Фаллические культы — церемонии и религиозные ритуалы, связанные с поклонением Фаллосу, проведением ритуалов, иногда сексуальных; с демонстрацией символов или изображений мужских и женских половых органов. Такие обряды имели своей целью умножить плодородие земли, людей, домашних животных, высвободить поток творческой энергии.
Иттифаллос — фаллос в состоянии эрекции изображался на греческих гербах, на скульптурах богов плодородия (например, Приапа) и служил выражением полового влечения, урожая.
Содержание
История
Фаллические символы известны с древности. Точно установить, когда началась сакрализация Фаллоса, невозможно, поскольку фаллическим смыслом наделялись груды камней, каменные стелы и другие возвышающиеся над землей объекты.
В пещере Холе-Фельс обнаружена имитация пениса в натуральную величину, выточенная из алеврита и датированная 26 тыс. до н. э.
На территории Восточной Европы фаллические символы относят к неолитической культуре.
«Господь — источник всего наслаждения. Поскольку бытие — это вечная радость, последователи должны поклоняться фаллосу, как самому Господу Шиве, солнцу, дающему рождение миру и поддерживающему его. Это символ источника всего. Шиве, источнику всего, нужно поклоняться в его форме фаллоса, через который проявляется мужской принцип. Поэтому фаллос — это символ бога» (Shiva Purana, Vidyeshvara Samhita, I, гл. 16, 103–106).
Лингам
В Индии Фаллос именуется Лингам.
Одним из древнейших считается лингам высотой 150 см, вытесанный из чёрного гранита; его почитают в храме Парашурамешвар в штате Андхра-Прадеш. В позднейшее время лингам стал восприниматься как абстрактное воплощение творческих сил бога Шивы.
Алистер Кроули поясняет, что
«. лингам (санскр. букв. «знак, метка, характеристика»; «признак пола») — символ мужского начала как божественной творящей силы. В качестве культового объекта в шиваизме — каменный фаллос, поднимающийся из йони, которая служит ему опорой. Лингам понимается как проявленный образ вечного непроявленного Шивы; согласно «Линга-пуране» и «Шива-пуране», является причиной существования материальной Вселенной» [1].
«Фаллос — это основа целого мира. Все рождено из Линга. Тот, кто желает достичь совершенства души, должен поклоняться Лингаму», — говорится в Linga Purana (I, гл. 3, 7).
Символ Фаллоса в Телеме
Телема является солнечно-фаллическим учением и Фаллос здесь также является воплощением порождающей силы, творческого начала в человеке. В комментарии к Книге Закона Кроули поясняет, что:
«. для Народа наша религия — это Культ Солнца, нашей особой звезды среди звезд в Теле Нуит; Того, от Кого, в самом строгом научном смысле слова, происходит эта земля, застывшая искра Его, и в Ком — весь наш Свет и Жизнь. Его наместник и символ в животном мире — родственный ему символ, Фаллос, символизирующий Любовь и Свободу. Следовательно, Ра-Хор-Хут, подобно всем истинным Богам, есть божество солярно-фаллическое».
«Но мы почитаем Его таким, каков Он есть в действительности, — то есть вечным; тогда как солярно-фаллических божеств старого Эона, таких как Осирис, «Христос», Хирам, Адонис, Геркулес и т.д., мы, будучи несведущи в устройстве Космоса, представляли себе «умирающими» и «воскресающими». Поэтому мы проводили обряды «распятия» и т.д., которые теперь утратили всякий смысл. Ра-Хор-Хут — это Венценосное и Победоносное Дитя. В этом же образе подразумевается «Венценосное и Победоносное Дитя» в нас самих, наш собственный личный Бог. Если не станете как дети, говорил «Христос», «не войдете в Царствие Небесное». Это Царствие Малкут, Девственной Невесты; а Дитя — это Душа-Карлик, Фаллическое сознание, которое есть истинная жизнь Человека, сокрытая под «завесами» воплощения. Надлежит поблагодарить Фрейда — и в особенности Юнга — за то, что они изложили эту часть магической доктрины таким простым и понятным языком и, более того, рассмотрели связь между Волей этого «ребенка» и Истинной, или Бессознательной Волей, прояснив тем самым наше учение о «Безмолвном “Я”» или «Священном Ангеле-Хранителе» [2].
Анна Блейз в комментариях к Гностической Мессе пишет:
«ФАЛЛОС (PHALLOS или PHALLE) — творческий и животворный Огонь, сущностно тождественный ХАОСУ, но проявленный в живых существах, обитающих на нашей планете. ФАЛЛОС не следует путать с пенисом: последний служит лишь несовершенным, хотя и древним, символом ФАЛЛОСА. Термином «фаллический культ» у Ричарда Пейна Найта и других приверженцев его школы обозначается не поклонение пенису, а служение Производительной Силе — Силе, пребывающей в каждой половозрелой особи как мужского, так и женского пола в равной мере» [4].
В Символе Веры Гностической Католической Церкви первоначально в строфе «Верую в единого ГОСПОДА, тайного и невыразимого; и в единую Звезду в сонме Звезд, из огня которой мы созданы и к которому мы возвратимся; и в единого Отца Жизни, Тайное Тайных, имя же Ему — ХАОС, в единственного наместника Солнца на Земле; и в единый Воздух, питающий все живое» вместо Хаоса стояло слово Фаллос [5]. Таким образом, утверждалось тождество Солнца как проявленного бога и «единого Отца Жизни», имя которому Фаллос. Позже Кроули заменил Фаллос на Хаос, поскольку полагал их сущностно тождественными друг другу.
Алистер Кроули включает Фаллос в формулу Каббалистического креста в ритуале Звездного Рубина. Здесь Фаллос соотносится с нижними чакрами и сефирот Древа Жизни и представляет собой жизненную порождающую силу мага.
Также Кроули соотносит с Фаллосом Аркан Дьявол и букву иврита Айин [6] и Йод [7]. А в Книге Лжей он уточняет, что
«Йод — это сокровенный Фаллос, в противоположность Тав — Фаллосу проявленному».
«она есть точка в круге или фаллос внутри ктеис, и она же — Солнце, мужское начало» [8].
Кроме того, Кроули называет Фаллос крылатым солнцем, то есть Хадитом [9] и соотносит его со Святым Духом или голубем [10]. Фаллос здесь соотносится в своей высшей форме с Хокмой или Кетер, как источником всего сущего. В этом смысле Кроули указывает и на то, что Фаллос является формой Тетраграмматона [11]. В своей низшей форме он соотносится с сефирой Йесод — основанием.
Фаллос соотносится с Волей мага и одновременно с его творческой и магической силой, воплощением которой является его Жезл. Кроули ставит знак равенства между Фаллосом и Жезлом:
«Жезл — это орудие Воли, или Слова, Логоса. Кадуцей — легендарный жезл Меркурия, который ни в коем случае не следует путать с полым тростником Хокмы. Он символизирует Срединный столп, увенчанный Крылатым Шаром Кетер. Следовательно, он представляет собой пернатый фаллос — в отличие от фениксоглавого фаллоса, творящего животную жизнь через посвящение Огнем и от цветущего фаллоса, увенчанного Лотосом жезла Исиды, творящего растительную жизнь через посвящение Водой. Силы двух этих последних жезлов символически представлены в виде Змей, оплетающих Кадуцей, — положительной и отрицательной форм энергии» [12].
Как вид на Фаллос сверху трактуется также и центральный элемент личного знака Кроули — Метки Зверя.
В письме к Чарльзу Стенсфилду Джонсу от 20 мая 1921 года Кроули пишет:
«Нам был необходим наш особый знак, метка Зверя. Я работал над этим много лет и остановился вот на чем: метка состоит из двух окружностей, соприкасающихся друг с другом внутри, а в центре меньшей из них находится точка. Это греческие буквы ST, наша третья форма числа 31. И это же — Солнце и Луна в соединении, а также фаллос в определенном ракурсе» [13].
С Фаллосом соотносится Знак Puer, символизирующий потенцию и творческую силу.
Гермес как Фаллос
Гермес занимает особое место в пантеоне Телемы. Он считается богом магии. Первоначально в Древней Геции Гермес представлял собой фаллическое божество. Его изображали в виде Фаллоса, символизирующего оплодотворяющую силу природы. Второй по древности формой изображения Гермеса были гермы — скульптуры в виде четырёхгранных колонн, увенчанных изображением головы или бюстом. Вероятно, первоначально гермы были просто грудами камней, носивших ритуальный характер. Собственно, большинство антиковедов связывают само имя Гермеса со словом «герма» др.-греч. «ἕρμα» — той самой колонной, пограничным столбом или грудой камней, служивших в том числе символом и изображением Гермеса. Павсаний уже во II веке н. э. сообщал о жителях Киллены, которые поклонялись Гермесу в виде статуи фаллоса. Кадуцей Гермеса-Меркурия — также, как уже было сказано, ярко выраженный фаллический символ, хотя в современной магии Гермес считается скорее андрогинным божеством.
Кроули обращается к фаллическому символизму в разных трудах. Наиболее подробно он раскрывает его в Liber CDXV: Opus Lutetianum или Парижское Делание. Как указывает сам Кроули, в рамках этих работ им и Виктором Нойнбургом были проведены инвокации двух богов — Меркурия и Юпитера, — и получены удивительные результаты, от духовных прозрений до физических феноменов. Кроули называет Гермеса в этой работе «Прославленный Повелитель Жезла», указывая на его фаллический символизм и далее в описании работ и полученных результатов объясняет:
» Сама сперма есть Меркурий, река жизни, текущая сквозь поколения. Это — жидкая Ртуть (Меркурий). То, что является (с точки зрения жизни) расточительством, — есть знание. Следовательно, существует противоположность между знанием и жизнью».
Далее Кроули поясняет суть этой фаллической энергии:
«. он, в частности, — творческая энергия художника, его [Гермеса] нужно призвать, если он [художник] не хочет ограничиться «аполлоническим творчеством» для гостиных» [15].
Такое же представление о сексуальной энергии, как об энергии творческой, мы встречаем и в эссе Кроули «Экстатическое воодушевление».
Секс игрушки- чем они полезны и чем вредны? 4 важных вопроса.
2. В каких случаях игрушки могут улучшать здоровье в сферах, не связанных напрямую с сексуальностью?Сексуальные игрушки изначально задумываются для сексуальной сферы. Поэтому использование их в других областях не совсем оправданно. Для этого существуют отдельные изобретения и приспособления.
Секс игрушки могут использоваться, как методы терапевтического воздействия. Например, при аноргазмии использование вибростимуляции иногда помогает формировать рефлекторную дугу и может использоваться, как своего рода физиотерапия. Использование правильно подобранных наборов фаллоимитаторов могут помочь преодолевать проблемы вагинизма, но опять же, при правильном их назначении и использовании. Различные помпы, если ими правильно уметь пользоваться, действительно могут поддерживать сосудистый компонент эрекции.
Но надо помнить, что многие изделия из этой сферы могут наносить и вред сексуальному здоровью.
Поэтому я убеждён в том, что назначение сексуальных игрушек должно проводиться врачом сексологом, учитывая индивидуальные особенности, диапазон приемлемости в паре, психологической расположенностью, и правильным их использованием, чтобы не навредить себе.
Некоторые женщины ввиду специфической стимуляции могут со временем иметь сложности с оргазмом при обычной стимуляции. Мануальной или оральной. Поэтому я своим пациенткам все же рекомендую если и использовать вибраторы, то лучше в паре и в формате дополнения, а не заменителя мужчины.
Я часто рекомендую вагинальные шарики своим пациенткам, особенно в период реабилитации после родов. Это помогает быстрее прийти в норму. Но хочу отметить, что легкие шарики практически бесполезны.
Секс-мебель ( эротические качели и др.)“Чем бы дитя не тешилось”. Если это не ухудшает сексуальное здоровье, то почему бы и нет? Смена обстановки, действительно, бывает в плюс. Но надежды на “волшебство” не оправданы.
Вот белье всегда считалось отличным украшением и аксессуаром. Строго говоря, это не игрушки, а упаковка для самой лучшей игрушки. Белье позволяет и чувствовать себя лучше, и отвлекать внимание мужчины от мнимых или настоящих изъянов фигуры. И, конечно, привлекать. Красивое белье — практически беспроигрышный вариант. Я рекомендую своим пациенткам всегда носить красивое, удобное и эротичное белье, даже тогда, когда сексуального свидания и не предвидится. Это позволяет чувствовать себя в лучшей сексуальной форме. У женщин появляется загадка, осанка, игривость. И это, конечно, не только красит женщину, но и привлекает мужчин.
Таким образом, важно уметь выбирать. И в стремлении разнообразить не потерять имеющееся.
Что же такое фаллос?
Психоаналитики Мария Есипчук и Александр Смулянский — о фаллосе в различии полов, в квир-теориях и в желании истерички — и о фанфикшне как вызове борьбе за гендерное равноправие
В обсуждении квир-теорий, критики гетеронормативности и вообще мужского доминирования в обществе нередко поминают «преодоление фаллоцентризма». Но что думают на этот счет психоаналитики — те, кто во многом и пустил слово «фаллос» в такой широкий общественный оборот? И как более точное понимание этого термина может помочь сформулировать проблемные вопросы гендерной эмансипации, феминизма, ЛГБТИК+ движения?
На мою просьбу выдать фаллос ответили двое: Мария Есипчук и Александр Смулянский.
Мария Есипчук
Мне, как и другим коллегам-аналитикам, предложили поучаствовать в опросе, ответив на животрепещущий для этого номера «Разногласий» вопрос — что такое фаллос?
Большинство из коллег показали известный палец или пожали плечами, последовав завету Витгенштейна. Сама я тоже испытала замешательство при попытке найти место, из которого можно начать говорить в публицистическом издании об одном из базовых психоаналитических концептов, который, более того, метит в универсальное, то есть общее для всех нас. И разговоры о феминизме, квир-теории и как никогда актуальной теме репрезентации насилия, то есть пола в социальном аспекте, здесь могут быть уместны, только если заранее определить зоны, на знание о которых психоанализ претендует. Чтобы говорить, например, о гетеронормативности, надо понять что-то о разнице полов, а для рассуждений о фаллоцентризме надо понять, как пол связан с универсальным. Действительно, именно Фаллос — будем писать с большой буквы, чтобы подчеркнуть первостепенность его символической природы, — вводит в психоанализ функцию универсального, с которой, можно сказать, все и начинается, так же как сексуальность начинается с открытия ребенком того факта, что у матери чего-то нет. Желание — это желание сексуальное, что верно для всех человеческих существ.
Но, очевидно, здесь есть языковая сложность: всякая интенция дать ответ на поставленный вопрос с необходимостью располагает говорящего по отношению к знаниям вообще, не только к знанию психоаналитическому. А поскольку психоаналитическое знание задействует бессознательное, то есть касается вопроса о существовании и об истине субъекта, обладающего полом как причиной этого бессознательного, то проблема вовсе не кажется надуманной. Вальтер Беньямин в «Задаче переводчика» указывает на похожую сложность в отношениях переводчика с текстом оригинала. Одним из признаков плохого перевода он называет готовность служить читателю. Чтобы передать существенное, надо понять, чем содержание текста отличается от его поэтического существования, непереводимого «существенного ядра». К этому загадочному, выводящему за пределы переводимого ядру можно подступиться через вопрос о месте адресата, которого нет: по Беньямину, «ни одно стихотворение не предназначено читателю» — что не лишает его переводимости. Однако переводимость как сущностное измерение текста касается не того читателя, который понимает, что к чему, а того, который оказывается задет за живое чем-то не до конца ясным, непрозрачным в языке. Это измерение разности и непрозрачности языков можно назвать женским в логическом смысле слова, в том, в котором оно вводит различие в вопрос об универсальности.
Если постепенно продолжать отвечать на поставленный вопрос, то можно дать первый вариант ответа. «Фаллос» — это слово. Можно поставить здесь точку, и этот ответ будет корректным со стороны значения. Действительно, если взять слово в кавычки, то «Фаллос» — это такое же слово, как и все остальные слова, такие, как «дерево» или «queer». Лишь сняв кавычки, что само по себе является операцией нетривиальной, мы попадаем в мир определимых понятий, где у каждого слова есть свое собственное значение, то есть оно что-то обозначает. Говоря о значении слова «Фаллос», Жак Лакан замечает, что это особое слово в ряду других слов, которое «призвано обозначить всю совокупность эффектов означаемого в той мере, как означающее их обуславливает своим присутствием». Не собираясь заниматься комментированием, я все-таки решила процитировать этот фрагмент, чтобы дать почувствовать радикальность, с которой Лакан говорит о субъекте языка, помеченном артикулированным требованием Другого. Таким образом, половое различие вводится у людей иначе, чем у животных, существующих на уровне потребности. Так вводится желание, которое, имея сексуальную природу, человека от потребности отдаляет. Предмет, интересующий нас, — это, как давно известно, не орган, что, однако, не перестает вызывать вопросы. Принципиальным здесь является то, что Лакан говорит именно о значении Фаллоса, а не о его смысле, то есть, следуя пониманию философа и логика Готлиба Фреге, речь идет о предмете, а не о комментариях по поводу предмета.
За смыслом понятия «Фаллос» можно обратиться к словарю. Существует немало словарей по психоанализу, где производится работа по комментированию и систематизации психоаналитического знания. Словарь Дилана Эванса — хороший тому пример. Автор называет это попыткой прояснить язык лакановского психоанализа как систему синхронических различий между понятиями, построенную по принципу самореференций. Таким же образом, чтобы понять определение слова из англо-английского словаря, надо суметь прочитать неизвестное слово, которое может содержать в себе это определение, обратившись к его определению в этом же словаре, и так далее. Подобная модель заявляет о себе как об альтернативе академической попытке дать объективное определение каждому понятию исходя из идеи наличия метаязыка, на котором все определения формулируются, и обсессивной идеи разложить их по полочкам раз и навсегда. Но если все через все определимо и сам психоанализ, так же как и пол, является одним из понятий, возможный смысл которого мы, таким образом, можем найти, действительно ли такой словарь избавляет нас от необходимости метаязыка? Отправной точкой здесь является представление об определимости всего через все. Парадокс брадобрея, который сам себя то ли бреет, то ли нет, решается здесь положительно: бреет, так как самореференция не запрещена. Таким образом, язык психоанализа не только становится одним из языков, который можно изучать, как английский или китайский, но и сам подпадает под систему возможных отношений взаимосоответствий с прочими языками, так как метаязыка здесь действительно не существует. Смысл будет порождаться бесконечно, этим обычно занимаются те, кто ходит на психотерапию, и даже если у вас нет психотерапевта, будьте спокойны: он у вас есть, это ваше бессознательное.
Является ли «фаллос» таким же понятием, как «philia», «queer» или «модернизм»? Можно ли совершить перевод психоаналитического понятия с языка психоанализа на другой язык, скажем, гендерной теории? Для такого словарного подхода к знанию ответ будет — да, почему нет? На этом же строится принцип интернета и Википедии, этого глобального Другого, который разрешил проблему метаязыка, создав систему отсылок, референций и хэштегов. Поиски смысла обычно этим и ограничиваются, большинство непсихоаналитиков, которые пользуются психоаналитической терминологией, черпают знания из словарей, а Лакана или Фрейда если и открывают, то, скорее, весьма выборочно и по случаю, в чем мы их упрекнуть не можем, ибо странно ждать от людей, перед которыми не стоят насущные клинические вопросы, особого рвения вчитываться в первоисточники. Не желая также демонстрировать пренебрежение к работе по комментированию психоаналитических текстов, хотим лишь подчеркнуть наличие проблемы языка, на котором это комментирование производится, и, как уже было сказано, его переводимости на другие языки.
Истинная травма — это травма столкновения с языком.
Возникает впечатление, что дискурс завис в том времени, где Фрейд сказал что-то о фаллической фазе и комплексе кастрации, а Лакан — о фаллической функции, и что психоаналитикам, которые хотят что-то понять, остается лишь дешифровать их и бесконечно комментировать. Но, как всякий язык, язык психоанализа живет и меняется, что тоже взывает к задаче перевода. Нельзя сказать, что перевод психоаналитических концептов невозможен, как невозможен перевод поэзии, или что это зона, зарезервированная психоаналитической элитой, где язык становится инструментом практиков. И все же психоаналитики на этот счет заблуждаться не должны: психоаналитические концепты создаются и пересматриваются исключительно для того, чтобы решать частные клинические вопросы. Так, говоря о психоанализе как о практике, я отхожу от попытки придать смысл понятию «Фаллос» и возвращаюсь на сторону значения. Речь, которая появляется в кабинете психоаналитика, касается этих вопросов непосредственно, так как обращает ее к аналитику субъект, наделенный полом, — но что это значит, надо еще понять.
Может показаться, что из вышесказанного следует, что универсальным формулировкам в психоаналитическом дискурсе места нет, как и нет места суждениям общего порядка, которыми пользуется гендерная теория. Но это не так, Фаллос подразумевает универсальное, как и всякий язык, организованный им. Попробуйте, однако, прочитать обе стороны лакановской таблицы сексуации в его семинаре «Еще», обладающей столь любимой гендерными исследователями формой «мальчики налево, девочки направо», и вы увидите, что разница между мужской и женской сторонами, которая вводится через фаллическую функцию, подрывает идею универсального на корню. Оттолкнувшись от универсального (языка, субъекта), мы попадаем в зону объекта, где Другой расщеплен, где язык не полон и не универсален, и обратного пути или симметрии здесь нет. С мужской стороны универсальное существует, но с женской есть что-то, что его универсальность подрывает. Сказать можно, но «не все». Так и общие формулировки могут работать, но не для каждого случая. Метаязык существует и вместе с тем не существует, в самой речи есть сопротивление тому, чтобы сказать все. В этом расколе между женским и мужским и функционирует Фаллос.
Чтобы не сводить все к «философствованию», которого так боятся некоторые деятельные практики, попробую обратиться к актуальному примеру.
Депрессия, то есть проблемы с желанием, и зависимость, то есть проблемы с наслаждением.
Таким образом, сам порядок речи, а не только общества, позволяющего или нет свободно говорить, уже является проблематичным. Истинная травма — это травма столкновения с языком. И вопрос о том, что такое язык, вовсе не является досужим, а как раз самым что ни на есть насущным. Разве не с помощью языка мы все предлагаем эту травму изживать? Но к кому мы обращаемся?
Нужно ли другому для того, чтобы понять, быть таким же, как я? Или это должен быть чужак, который не разделяет наши универсальные ценности и делает невозможной речь? Так, популярная статья Людмилы Петрановской, призыв к сочувствию и помощи жертвам, который большинство, конечно, разделяет, выдает между строк ее желание упрекнуть в этом насилии Другого, нарушающего наш претендующий на универсальность порядок. Как иначе прочитать пассаж про арабов, которые стали приставать к свободным женщинам Германии? Лучше бы Другого здесь вовсе не было. Если представить мир двусторонним, как нам предлагает Петрановская, то сексистская модель, оправдывающая угнетение женщин, оказывается изнанкой, подложкой, необходимым основанием того самого либерального взгляда на вещи, где говорится все. Как это ни странно, но логическим следствием апелляции к универсальному, пусть даже либеральному универсальному, будет усиление контроля, то есть угнетение всякой речи.
Сексистская модель, оправдывающая угнетение женщин, оказывается изнанкой либерального взгляда на вещи.
Не выступая за кабинет психоаналитика как специальное вместилище тайн, которые надо разместить в надежном месте, замечу лишь, что умение слушать и отвечать не менее важно, чем умение говорить. Изживание травм не происходит через абы какую речь, и логика вместилища здесь не работает. Но психоаналитики знают, что невозможность что-то сказать — не только признак болезненности, но еще и зона, которую желание резервирует для того, чтобы сохранить себя. Взглянуть в глаза сексуальности означает признать ее изначально проблемный характер и ее значение для желания как такового.
Возвращаясь к тому, что было сказано вначале, можно предложить еще одну версию ответа на заданный вопрос. Фаллос — это способность держать речь. Оставим в покое гендер — поэты, как и психоаналитики, бывают разных полов. Чтобы открыть рот и начать говорить, нужен Фаллос. Всякое господство происходит из речи. В самом акте говорения уже содержится истина, которая тут же забывается. Держать речь значит говорить там, где не говорится само, о вещах, о которых лучше бы помалкивать. Так же, как и поэта, Лакана сложно упрекнуть в чрезмерной понятности, и так же, как поэт, он говорит об истине, то есть о том, о чем сказать невозможно.
Александр Смулянский
В большинстве постколониалистских версий происходящего фаллическая функция целиком и полностью связана с планом генитальности, воспринимаемым как средство осуществления власти и доминирования. Перманентная борьба с этим доминированием и придает активизму на гендерной почве ту воодушевленность, с которой он действует в сообществе. Тем не менее этой борьбе с самого начала положен предел, поскольку присущий ее участникам ресентимент по поводу генитальной нормативности упускает другую ее сторону, сопряженную не с доминированием и властью, а с тем, что в генитальности выступает как ограничение, связанное с функцией лишения.
Лишение это подробным образом прослежено в лакановском психоанализе во всех его проявлениях, основным из которых является политика урегулирования доступа к наслаждению. Вопреки представлениям, сформировавшимся в кругах, занятых борьбой с неравенством на половой почве, генитальность представляет собой не расширение возможностей, а, напротив, прекращение отношений со всеми объектами желания, которые не находятся в области символического — другими словами, не возведены в статус означающего. Именно это вызывает к жизни ограниченность средств наслаждения, характерную для генитальной позиции — как для мужской, так и для женской.
Здесь возникает искушение эмансипаторного характера, которому поначалу открывает дорогу феминистское движение, но которое пошло значительно дальше, вызвав в гендерной активистской среде колебания и раскол, — движение за субъектность нового типа, поставившее своей целью упразднить гендерное соперничество, упразднив саму гендерную фиксацию. Основная трудность в оценке этого движения заключается в том, что оно, претендуя на глубокое возмущение, на революционное вмешательство в сексуальную область, не содержит в то же время инструмента, посредством которого можно было бы глубину этого вмешательства измерить. Удивительным образом сам по себе аспект сексуального как будто бы не имеет для queer theory никакого значения. Свободный выбор идентичности, преодоление бинарности, упразднение гетеронормативной иерархии — этот набор готовых идеалов указывает на то, что квир-теория по существу ничего не изучает, она выдвигает требования. Риторика этих требований полностью отодвигает в сторону вопрос о том, какую позицию квир-субъект занимает в том, что Лакан называет «желанием Другого». Какова роль выстраиваемой активистами квир-субъектности в сексуальном фантазме? Что именно ее выбор привносит на сцену, где желание уже действует?
Рассмотрение этих вопросов обнаруживает область, практически не затрагиваемую в гендерной мысли. Практика, выводимая из последней, предполагает активность, полностью сосредоточенную на процедуре публичного заявления — того, что в широком смысле этого термина можно было назвать каминг-аутом по ориентации или гендеру. Перформативный характер последнего может выступать политическим жестом, но он ничего не говорит о том, что в этот момент в желании субъекта происходит.
Гомосексуальность в фантазме Доры имеет место, но гомосексуальность эта не женская, а мужская.
Для того чтобы пролить на эти моменты свет, стоит обратиться к прецеденту, который можно рассматривать в качестве прототипа современной сексуальной и гендерной трансгрессии, — к случаю Иды Бауэр, благодаря фрейдовскому психоанализу получившей известность под именем Доры. Бытует мнение, что Фрейд должен был вылечить Дору от испытываемого ей гомосексуального влечения к любовнице ее отца и от соперничества с последним, поскольку вне своего болезненного симптома девушка была вполне гетеросексуальна. По этой причине в постколониальный период Дора была взята под защиту феминизма, требующего легитимации гомосексуальной природы ее желания. Защита эта стала платформой для появления целой серии политических требований: признание гомосексуальности Доры не просто открывало возможность выступить против большого угнетения со стороны гетеросексуальной нормативности, но и, как казалось, позволяло разделаться с угнетением малым — обидным пренебрежением женской гомосексуальностью со стороны мужчин. В любом случае, если желание Доры оказывалось гомосексуальным, выигрывали все разномастные представители гендерного движения — Фрейд же и его анализ, как казалось, терпели поражение вместе с устаревающим миром мужского шовинизма и гетеросексизма.
На самом деле итог фрейдовских трудов состоял вовсе не в утверждении гетеронормативного идеала. До какой бы степени Дора — пусть даже на свой викторианский манер — ни была готова отказаться от пресловутых привилегий гетеронормативной генитальности, тем не менее интересует ее, как показал ее анализ, тот мужской образ, которому она, видя его ограниченность и бессилие, намеревается своим желанием послужить. Другими словами, как это формулирует Лакан, тем самым не опровергая результаты фрейдовской работы, а завершая ее, Дору живо занимает присущая генитальному субъекту нехватка — без нее ее собственное желание теряет для нее привлекательность и смысл. В центре истерического симптома Доры находится не протест против отцовской власти, а желание поддержать отцовское желание в области, где эта власть оборачивается слабостью ее носителя, поскольку он даже в случае относительного успеха любовных отношений с дамой в силу ограниченности своей генитальной позиции не способен получить то наслаждение, которое могла бы произвести в отношениях с ней Дора, трогательно желавшая принести это наслаждение отцу в дар.
Именно это ставит пресловутую гомосексуальность отношений, на сцене которых как будто находится Дора, под вопрос. Дело не в том, что, начинаясь с любви к отцу, в итоге к фигуре отца они в истерическом симптоме и сводятся и в этом смысле, как заподозрил Фрейд, вполне гетеросексуальны, что тем самым как будто открывает путь для нормализации желания пациентки со стороны врача. Напротив, случай Доры показывает, что вместе с ее влечением к любовнице отца (которое Фрейд, к слову, устранять не собирался) вопрос о желании целиком выходит на новое поле, где пол носителя влечения ничего не решает. Гомосексуальность в фантазме Доры, несомненно, имеет место, но если подходить к ней аналитически, то станет очевидно, что гомосексуальность эта не женская, а мужская. В действительности Дору — независимо от ее «ориентации» — интересует проект, в котором мужчина обретет к наслаждению доступ. С аналитической точки зрения это может означать только гомосексуализацию последнего, поскольку во всех прочих случаях мужское наслаждение ограничено рамками, налагаемыми на него матримониальными требованиями.
Квир-побуждение эксплуатирует тот идеал наслаждения мужской нехваткой, из которого произрастает сама гетеронормативность как таковая.
Это ставит под вопрос философские и художественные проекты феминистского движения, в которых для женской гомосексуальности так или иначе пытались расчистить площадку. Попытки эти увенчивались успехом различной степени, но гуманистический смысл сталкивается здесь с интересами психоаналитического исследования. Для последнего вопрос о гомосексуальности не обладает культурно-политическим значением, которым он постоянно насыщается в интеллектуальной среде, а представляет собой инструмент для исследования и уточнения границ фантазма. До какой бы степени это ни противоречило насаждаемой повсеместно просвещенной терпимости, никакой женской гомосексуальности чисто аналитически в желании субъекта не обнаруживается — что не означает, конечно, что она не встречается в реальности. Тем не менее уже подготовительные фрейдовские истолкования обнаруживают, что непосредственный доступ к ней из фантазма закрыт — сама по себе она не оставляет следа в области, где находятся символические опоры желания. Если именно этой ее чертой лучшие умы феминизма пользовались для того, чтобы попытаться вывести ее из-под власти патриархата и превратить в полноправное явление, то это означало лишь жест тактической сепарации. Заложенная в этом жесте программа не коснулась наиболее устойчивых основ, на которых покоится желание субъекта, и это ставит женское движение перед определенными трудностями, не сглаживающимися вместе с прочими его успехами, а, напротив, склонными проявляться сегодня все ярче.
Наличие этих трудностей подтверждается некоторыми культурными явлениями современности, в которой наибольшая концентрация пренебрежения женской позицией и склонности к ее недооценке исходит, как замечают клиницисты и сами представители феминизма, не от мужчин, а именно от современных женщин — особенно от тех, которые склонны в выборе объекта влечения к известной трансгрессии. Чем сильнее в женском желании наблюдаются признаки активной опоры на фантазм — в форме литературного или игрового творчества, экспериментов со своей идентичностью и т.п., — тем настоятельнее для того, чтобы получить наслаждение или вступить в отношения, женщине необходимо женским желанием так или иначе поступиться.
Этот парадоксальный момент по справедливости вызывает сегодня глубокое непонимание у радикальных представительниц движения за права женщин, целью которого изначально, безусловно, являлось нечто обратное. Но если непримиримость радикального феминизма сегодня не встречает особого сочувствия ни у традиционно настроенной публики, ни у того же квир-движения, то происходит это не потому, что женский фантазм репрессирован и неспособен стать основой желания вне патриархальных рамок, а потому, что сама радфем-позиция какого бы то ни было фантазма в принципе лишена — из задаваемых ей рамок невозможно желать.
Желание женского субъекта, как, впрочем, и любого другого, с намерениями феминизма нигде не совпадает, но происходит это не по причине всесилия патриархата, а за счет того, что женского субъекта (равно как и мужского) в любом инициативном фантазме интересует та часть мужской структуры, что предположительно находится за пределами генитальности, но не за пределами маскулинности, поскольку последняя, как показал случай Доры, и состоит в том невозможном наслаждении, которого мужчина лишен и нехватка которого делает его образ соблазнительным для обоих полов.
Таким образом, если для интеллектуальной среды пресловутая маскулинность является конструктом власти, то под психоаналитическим углом зрения все происходит на иной площадке — там, где наслаждение субъекта становится возможным благодаря тому невозможному, что заключено в мужской гомосексуальности. Женская гомосексуальность, таким образом, не подавляется мужской, а реализуется с ее помощью.
То же самое происходит в квир-концепции, где каждый субъект как будто на равноправных основаниях выбирает себе по вкусу половую идентичность или даже ее отсутствие. Невозможно не заметить, до какой степени в квир-повестке значима та часть Воображаемого, которая отвечает за представление о привлекательности мужского, отправляемого через нехватку. Чем громче на программном уровне квир-мысль отрекается от того, что она сама опрометчиво определяет как жесткую половую бинарность, тем ярче в ней проступает акцент на том, что Лакан обозначает как -φ, функцию балансирования на неустойчивом краю генитальности. Именно по этому краю так или иначе, независимо от взятого направления гендерной идентификации, и происходит выбор в формировании квир-идентичности. Не будучи классическим истерическим Penisnaid‘ом — ревностью к наличию мужского органа в том упрощенном смысле, в котором об этом говорил Фрейд, — отношение к мужской нехватке тем не менее проходит в становлении квир-субъектности через все стадии, соответствующие истерическому открытию знания о кастрации Господина, которая в квир-идеологии возведена в своего рода идеал.
Происходящее указывает на серьезный мизогинический сдвиг современности и неудачу борьбы за гендерное равенство.
Квир-побуждение, таким образом, не борется с генитальностью и гетеронормативностью, а эксплуатирует тот идеал наслаждения мужской нехваткой, из которого произрастает сама гетеронормативность как таковая. Эта концентрированность на функции мужского, определяемого негативно, пронизывает постколониалистский гендерный фантазм, и в этом отношении ему парадоксальным образом удается то, перед чем надолго остановился литературный модернизм, также чрезвычайно в функции мужской нехватки заинтересованный. Та самодеятельная фикшн-литература, которая часто обнаруживается рядом с социальными источниками квир-субъектности, особенно женской, и которая основана на наслаждении, извлекаемом из воображаемого любовного контакта гетеросексуальных мужчин — героев большой модернистской литературы или кинематографа, — выступает очевидным свидетельством направления, в котором движется желание субъекта современности. Желание это, маскируясь декларативной свободой в вопросах выбора ориентации и гендерной идентичности, содержит апоретический элемент, неразрешимую в его логике трудность, которая не преодолевается концепцией «права на другой выбор», а воспроизводится в ней.
Речь идет об институте фанфикшн-литературы и, в частности, о специальном ее поджанре slash, появившемся в то же последнее десятилетие прошлого века, что квир-программа. Явление не приобрело масштабной известности, но по влиятельности оно сопоставимо с музыкальной и игровой фэндом-культурой, часто сопровождая последнюю. Касается оно почти исключительно женщин, что в существенной степени маргинализирует его, но в то же время позволяет ему беспрепятственно развиваться, избегая институционализации. Некоторые наблюдатели причисляют его к графомании, что, по всей видимости, ошибочно, поскольку его авторы не ищут признания, сопровождающего литературный успех. По существу, фанфикшн не является литературной практикой, а представляет собой исторически новый способ наслаждения текстом, в котором с помощью особых типов повествования субъект ретроактивно оформляет наслаждение известными литературными и кинематографическими персонажами — гетеросексуальными мужчинами, заставляя их вступать в любовные отношения там, где в тексте оригинала они были друзьями, соратниками или даже врагами.
В кругах приверженцев слэша господствуют практики подражания предмету влечения — т.н. costume play, некоторые виды их интересуют и мужчин. Культура эта, по некоторым неформальным оценкам, является сегодня крупнейшим теневым поставщиком молодых квиров и трансгендеров, поскольку увлечение охватывает многотысячные площадки, становясь для многих средством жизнеустроения. Интересно, что явление нигде в мире не привлекает внимания учителей и властей: даже в России оно не попадает в поле зрения чиновников, которые, сосредотачиваясь на политической борьбе с негетеронормативным лобби, не замечают движения, не выдвигающего ни одного политического требования, но тем не менее гораздо более страстного и масштабного, нежели обычный активизм. Тем не менее в последнее десятилетие оно привлекло внимание представительниц женских движений, с точки зрения которых происходящее указывает на серьезный мизогинический сдвиг современности и неудачу борьбы за гендерное равенство.