толстой так что же нам делать
«ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?». 1884–1886
Читатели трактата в России и за рубежом впервые основательно смогли познакомиться с новым Толстым – художником, мыслителем и публицистом, с его новыми общественными, социально-экономическими, философскими, эстетическими взглядами. Книга создавалась по горячим следам важного общественного события – московской переписи (трактат печатался в ряде изданий с подзаголовком «Мысли, вызванные переписью») и личного опыта писателя, участвовавшего в ней. Потрясенный увиденными им фактами социальной несправедливости и холодным, «равнодушным созерцанием» богатыми несчастья бедного люда, Толстой, вступивший на поприще публициста, поставил перед обществом важнейший вопрос русской литературы и публицистики: «Так что же нам делать?» и стремился дать на него свой ответ.
В трактате мы видим ужасающие картины городской нищеты и контрастирующие с ними зарисовки роскоши праздной жизни богачей, созданные художественным мастерством Толстого; слышим страстный голос Толстого-публициста, ищущего путь изменения несправедливого устройства жизни, пытающегося пробудить совесть, нравственное начало каждого человека. Авторская исповедь тесно переплетается в трактате с публицистичностью и философским осмыслением открывшейся Толстому картиной реальной жизни.
Толстой с увлечением работал над трактатом: «Не могу тебе выразить, до какой степени я весь поглощен теперь этой работой, уже тянущейся несколько лет и теперь приближающейся к концу. Нужно самому себе выяснить то, что было неясно, и отложить в сторону целый ряд вопросов, как это случилось с вопросами богословскими». Были отложены многие планы, потому что, по признанию писателя, «статья о переписи загородила дорогу. Мне необходимо сказать все, что я знаю в этом направлении» (из письма В. Г. Черткову 8 декабря 1884 г.).
Впечатления европейской общественности от новой книги Толстого восторженно передал Р. Роллан: «Я никогда не забуду его голоса, полного пафоса, его душераздирающего “Что делать?” Он только что открыл все страдание мира и больше не мог его выносить; он порывал со спокойствием своей семейной жизни и с гордостью, которую ему давало искусство».
«Так что же нам делать?» состоит из 24 глав. В первых 12 главах Толстой рассказал о поразившей его московской нищете, об участии в московской городской переписи 1882 года, о своей речи в городской Думе с призывом соединить перепись с помощью беднякам, подробно о посещении Ляпинского ночлежного дома, дома купца Ржанова («Ржановская крепость») в Проточном переулке, где ютилась московская нищета, о раздаче им денег.
«Я обходил все квартиры и днем и ночью, 5 раз, я узнал почти всех жителей этих домов, я понял, что это первое впечатление было впечатление хирурга, приступающего к лечению раны и еще не понявшего всего зла. Когда я осмотрел рану в эти 5 обходов, я убедился, что рана не только ужасна и хуже в 100 раз того, что я предполагал, но я убедился, что она неизлечима и что страдание не только в больном месте, но во всем организме, и что лечить рану нельзя, а единственная надежда излечения есть воздействие на те части, которые кажутся не гнилыми, но которые поражены точно так же», – взволнованно писал Толстой.
И он делится с читателем тем потрясением, какое произвела на него вопиющая крайняя нищета, увиденная им: «И прежде уже чуждая мне и странная городская жизнь теперь опротивела мне так, что все те радости роскошной жизни, которые прежде мне казались радостями, стали для меня мучением. И как я ни старался найти в своей душе хоть какие-нибудь оправдания нашей жизни, я не мог без раздражения видеть ни своей, ни чужой гостиной, ни чисто, барски накрытого стола, ни экипажа, сытого кучера и лошадей, ни магазинов, театров, собраний. Я не мог не видеть рядом с этим голодных, холодных и униженных жителей Ляпинского дома. И не мог отделаться от мысли, что эти две вещи связаны, что одно происходит от другого».
Толстой с горечью рассказал о сытой барской жизни и жизни своей семьи. Один из ярких эпизодов, как его старший сын нанял набивать папиросы за 2 рубля 50 копеек за тысячу «худую, желтую, старообразную женщину лет тридцати» и девочку. «Он встает часто в 12, – замечает Толстой. – Вечер от шести до двух проводит за картами или фортепиано, питается вкусным и сладким; все работы на него делают другие. Он выдумывает себе новое удовольствие (дурман) – курить. Есть женщина и девочка, которые еле-еле могут питаться тем, что превращают себя в машину, и всю жизнь проводят, вдыхая табак. У него есть деньги, которые он не заработал, и он предпочитает играть в винт, чем делать себе папироски».
Домашние Толстого – жена, сыновья и старшая дочь Татьяна Львовна, которых он пытался усовестить, вызвать у них сочувствие к бедным, – были недовольны обличительным тоном нового произведения отца. Толстой неоднократно пытался уговаривать жену переменить их жизнь как в Москве, так и в Ясной Поляне на более простую, но успеха не имел.
Толстой в то время называл душевнобольными всех людей, которые преданы исключительно личной, эгоистической жизни и не понимают того, что истинное благо только в жизни общей. «Я боялся говорит и думать, что все 99/100 сумасшедшие. Но не только бояться нечего, но нельзя не говорить и не думать этого. Если люди действуют безумно (жизнь в городе, воспитание, роскошь, праздность), то наверное они будут говорить безумное. Так и ходишь между сумасшедшими, стараясь не раздражать их и вылечить, если можно». И далее: «Безумная жизнь страшно жалка», – записал он в Дневнике.
Толстой не ограничился лишь резким обличением образа жизни богатых, их безнравственным, не христианским отношением к бедным людям – братьям; он мучительно искал ответа на вопрос: «Так что же делать?».
В последующих главах Толстой раскрывал причины неудачи своих попыток благотворительной деятельности. Он пытался объясниться с читателем: «Прежде чем делать добро, мне надо самому встать вне зла, в такие условия, в которых можно перестать делать зло. А то вся жизнь моя – зло. Я дам 100 тысяч и все не стану еще в то положение, в котором можно делать добро, потому что у меня еще останутся 500 тысяч. Только когда у меня ничего не будет, я буду в состоянии сделать хоть маленькое добро. И я смел думать о добре! То, что с первого раза сказалось мне при виде голодных и холодных у Ляпинского дома, именно то, что я виноват в этом и что так жить, как я жил, нельзя, нельзя и нельзя, – это одно была правда».
В XVI главе трактата Толстой осуждал попытки благотворительной деятельности – свои и других богатых людей: «Я стоял по уши в грязи и других хотел вытаскивать из этой грязи
Кто такой я, – тот, который хочет помогать людям? Я хочу помогать людям, и я, встав в 12 часов после винта с четырьмя свечами, расслабленный, изнеженный, требующий помощи и услуг сотен людей, прихожу помогать – кому же? Людям, которые встают в 5, спят на досках, питаются капустой с хлебом, умеют пахать, косить, насадить топор, тесать, запрягать, шить, – людям, которые и силой, и выдержкой, и искусством, и воздержностью в сто раз сильнее меня. И я им прихожу помогать! Что же, кроме стыда, я и мог испытывать, входя в общение с этими людьми?».
«Деньги – это новая страшная форма рабства и так же, как и старая форма рабства, развращающая и раба и рабовладельца, но только гораздо худшая, потому что она освобождает раба и рабовладельца от их личных человеческих отношений».
Чтобы узнать мнение экономистов о его взглядах на роль денег в современном обществе, Толстой пригласил знакомых профессоров Московского университета: экономистов И. И. Янжула, А. И. Чупрова, С. А. Усова и профессора политической экономии в Петровской академии И. И. Иванюкова.
В воспоминаниях А. Амфитеатрова приводится отзыв Чупрова о Толстом: «Пойми же ты, что за удивительная способность мысли, что за сила природная живет в мозгу этого человека! Своим умом, в одиночку, не имея понятия об экономической науке, проделать всю ее эволюцию до XVIII века и подвести ей именно тот итог, который был тогда исторически подведен! Это неслыханно! Это сверхъестественная голова! Это умственный чудовищный феномен!»*.
Толстой пришел к выводам, отвечающим на поставленный им вопрос: «Так что же нам делать?».
Я понял, что это естественный закон человека, тот, при котором только он может исполнять свое назначение и потому быть счастлив.
Я понял, что несчастия людей происходят от рабства, в котором одни люди держат других людей.
И, поняв значение всех трех орудий нового рабства, я не мог не желать избавления себя от участия в нем».
Книга предназначалась для журнала «Русская мысль» С. Юрьева, где Толстой предполагал напечатать свою «Исповедь» и «В чем моя вера?», также запрещенную цензурой, и статьи о переписи. Для журнала «Русская мысль» было сверстано 20 глав трактата «Так что же нам делать?». И вновь последовал запрет цензуры: на полоске бумаги, вклеенной в январский номер журнала 1885 г., было напечатано заявление от редакции: «Помещение нового произведения графа Льва Николаевича Толстого “Так что же нам делать?” откладывается до февральской книги»; а в феврале последовало лаконичное: «. не может быть помещено». Но Толстого радовало, что «она читается по корректурам и уже переписывается», потому что, писал он, «я ясно вижу, что за эти лет пять уже много сделано такого, что не разделается никогда, и что мы подвигаемся и подвигаемся, и что, если бы сейчас умерли мы все, исповедующие сознательно Христово учение, Христово учение осталось бы среди людей не такое, каким оно было, и движение продолжалось бы точно так же».
Решено было печатать трактат в журнале «Русское богатство» Л. Е. Оболенского, давно просившего Толстого дать в журнал свое произведение. Писатель сочувственно относился как к направлению журнала, так и к его редактору: «Его журнал – самый близкий мне по направлению, и потому непременно помещу у него что-нибудь».
В журнале «Русское богатство» 1885-1886 гг. были напечатаны отрывки из трактата, которые воспринимались как самостоятельные статьи и перепечатывались другими изданиями: «Что же нам делать?», «Жизнь в городе» («Русское богатство», 1885, кн. III, с. 638 и кн. IV, с. 1–5), «Из воспоминаний о переписи», (1885, кн. IХ, с. 129-143 и кн. Х, с. 1–18), «Деревня и город» (кн. ХII, с. 145–147). Другие фрагменты из книги вышли в XII части Сочинений Толстого «Произведения последних годов» (1886): «О назначении науки и искусства», «О труде и роскоши», «Женщинам», содержащей также повесть «Смерть Ивана Ильича», народные рассказы, отрывки из публицистических работ последних лет.
Трактат, точнее опубликованные отдельные из него главы, вызвал ожесточенную полемику в печати 1880-х гг. По цензурным условиям, обсуждались преимущественно лишь размышления Толстого «О призвании женщин», опубликованные в последних главах трактата «Так что же нам делать?».
Напечатан трактат под заглавием «Какова моя жизнь» в издании М. Элпидина в Женеве в 1886 г. с цензурными купюрами (полностью – в 1889 г.), а в России в издательстве «Посредник» в 1906 г.
Публицистические обращения Толстого к своим современникам, его настойчиво поставленный вопрос: «Так что же нам делать?» взволновали многих, особенно молодежь; в переписи приняли участие студенты и курсистки. Русское общество услышало и откликнулось на призыв Толстого. «Воззвание Толстого ударило по сердцам и сильно всколыхнуло москвичей. Даже люди, стоявшие собственно в стороне от гущи жизни, люди чисто кабинетного склада, люди более или менее далекие от текущей злобы дня, – и те волновались и вдруг захотели что-то делать, вдруг ощутили потребность что-то предпринять»**.
У Толстого появилось множество новых корреспондентов, желающих побеседовать с ним.
Художник H. H. Ге, позже ставший близким другом Толстого, прочитав его статьи о переписи, решил познакомиться с ним, чтобы «обнять этого великого человека и работать ему»: «Я нашел тут дорогие для меня слова. Толстой, посещая подвалы и видя в них несчастных, пишет: “Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния. ” Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло. »***.
Несмотря на то что «Исповедь» и «В чем моя вера?» были запрещены, а другие работы Толстого начала 1880-х годов вовсе не печатались, взгляды его получали все большую и большую известность и во многих возбуждали живой интерес.
* Амфитеатров А. В. Собрание сочинений: В 10 тт. Т. 10. Кн. 1. – М., 2003. – С. 76; Янжул И. И. Мое знакомство с Толстым // Международный Толстовский альманах. – М., 1909. – С. 410.
** Пругавин А. С. Л. Н. Толстой в 80-х годах // Новая жизнь. – 1912. – № 5.
*** Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка. – М.-Л., 1930. – С. 8.
Толстой так что же нам делать
Толстой Лев Николаевич
Так что же нам делать
ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?
И спрашивал его народ, что же нам делать? И он сказал в ответ: у кого есть две одежды, тот отдай неимущему; в у кого есть пища, делай то же. (Луки III, 10, 11).
Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут.
Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут.
Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.
Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло.
Если же око твое будет худо, то все тело будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?
Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить богу и мамоне.
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа во больше ли пищи и тело одежды?
Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?
Потому что всего этого ищут язычники; в потому что отец ваш небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.
Ибо легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие. (Мтф. XIX, 24; Луки XVIII, 25; Марка X, 25).
Я всю жизнь прожил не в городе. Когда я в 1881 году переехал на житье в Москву, меня удивила городская бедность. Я знаю деревенскую бедность; но городская была для меня нова и непонятна. В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих, и особенных нищих, не похожих на деревенских. Нищие эти не нищие с сумой и Христовым именем, как определяют себя деревенские нищие, а это нищие без сумы и без Христова имени. Московские нищие не носят сумы и не просят милостыни. Большею частью они, встречая или пропуская вас мимо себя, только стараются встретиться с вами глазами. И, смотря по вашему взгляду, они просят или нет. Я знаю одного такого нищего из дворян. Старик ходит медленно, наклоняясь на каждую ногу. Когда он встречается с вами, он наклоняется на одну ногу и делает вам как будто поклон. Если вы останавливаетесь, он берется за фуражку с кокардой, кланяется и просит; если вы не останавливаетесь, то он делает вид, что это только у него такая походка, и он проходит дальше, так же кланяясь на другую ногу. Это настоящий московский нищий, ученый. Сначала я не знал, почему московские нищие не просят прямо, но потом понял, почему они не просят, но все-таки не понял их положения.
Один раз, идя по Афанасьевскому переулку, я увидал, что городовой сажает на извозчика опухшего от водяной и оборванного мужика. Я спросил:
Городовой ответил мне:
— За прошение милостыни.
— Разве это запрещено?
Я вошел в участок, куда свезли нищего. В участке сидел за столом человек с саблей и пистолетом. Я спросил:
— За что взяли этого мужика?
Человек с саблей и пистолетом строго посмотрел на меня и сказал:
Я ушел. Городовой, тот, который привез нищего, сидя в сенях на подоконнике, глядел уныло в какую-то записную книжку. Я спросил его:
— Правда ли, что нищим запрещают просить Христовым именем?
Городовой очнулся, посмотрел на меня, потом не то что нахмурился, но как бы опять заснул и, садясь на подоконник, сказал:
Я сошел на крыльцо к извозчику.
Извозчик покачал головой.
После этого я видал и еще несколько раз, как городовые водили нищих в участок и потом в Юсупов рабочий дом.
Раз я встретил на Мясницкой толпу таких нищих, человек с тридцать. Спереди и сзади шли городовые. Я спросил:
— За прошение милостыни.
Выходило, что по закону в Москве запрещено просить милостыню всем тем нищим, которых встречаешь в Москве по нескольку на каждой улице и шеренги которых во время службы и особенно похорон стоят у каждой церкви.
Но почему же некоторых ловят и запирают куда-то, а других оставляют? Этого я так и не мог понять. Или есть между ними законные и беззаконные нищие, или их так много, что всех нельзя переловить, или одних забирают, а другие вновь набираются?
Нищих в Москве много всяких сортов: есть такие, что этим живут; есть и настоящие нищие, такие, что почему-нибудь попали в Москву и точно в нужде.
Так что же нам делать?
Другие варианты названия: «Деньги», «Деревня и город «, «Жизнь в городе», «Жизнь в городе и жизнь в деревне», «Жизнь в христианском городе», «Из воспоминаний о переписи», «Мысли о переписи».
Том юбилейного 90-томного собрания сочинений: 25.
Lvyonok Yasnopolyanskiy 07.10.2016 16:13:29
30 апреля 1889 года Л.Н. Толстой записывает в Дневнике: «Думал, вот 7 пунктов обвинительного акта против правительства: 1) Церковь, обман, суеверия, траты. 2) Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4) Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики – убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция» (50, 76-77).
Через десятилетие Толстой ещё раз определил в Дневнике свою позицию обличителя образа жизни и действий властвующих классов, как до конца осознанную им позицию: «Думал о том, что если служить людям писанием, то одно, на что я имею право, что должен делать, это ОБЛИЧАТЬ БОГАТЫХ В ИХ НЕПРАВДЕ И ОТКРЫВАТЬ БЕДНЫМ ОБМАН, В КОТОРОМ ИХ ДЕРЖАТ» (54, 52).
Действительно, основным содержанием толстовской публицистики становится в указанную эпоху страстный протест писателя и христианина, его глубокая, развитая на религиозном фундаменте, критика буржуазного государства и эксплуататорского строя, классового гнёта, главное же – массового ожесточения и безверия в русском обществе. Положение русского народа, могущего в наступающем ХХ веке исполнить (или не исполнить) важнейшую в христианском мире миссию, очень занимало Толстого. Этой теме он посвятил основную часть своего богатого публицистического наследия. Его интересовали проблемы нравственной чистоты соотечественников, но не сами по себе, а в связи с важнейшей проблемой БЛАГОУСТРОЕННОСТИ ЖИЗНИ трудового народа России, благополучия как духовного, так равно и материального.
В годы, предшествовавшие созданию слова, Толстой пришёл к убеждению в возможности преодолеть остроту общественных противоречий через приобщение городских обитателей к трудовой крестьянской жизни. Огромному сочинению предшествовали две статьи 1882 года – «О переписи населения» и «О переписи в Москве», в которых писатель обращался к людям богатых классов с идеей соединить перепись и предоставление не только материальной, но и нравственной помощи нищим и бедствующим жителям города.
Перепись в Москве производилась 23 – 25 января 1882 года. Толстой попросил у главного руководителя переписи, профессора – экономиста И.И. Янжула, чтобы ему дали участок с беднейшим населением. Поселившись с семьёй в Москве осенью 1881г., Лев Николаевич уже успел столкнуться с ужасающей жизнью городских обитателей. Причём оценил не одни только материальные масштабы бедствия: «Всё устраиваются. Когда же начнут жить? Всё не для того, чтобы жить, а для того, что так люди. Несчастные! И нет жизни. Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют». К ненормальности такого положения писатель хотел привлечь внимание неравнодушных людей. 20-го января 1882г. в газете «Современные известия» появилась статья «О переписи в Москве». При этом Толстой сам побывал в типографии, помогая рабочим – наборщикам разобраться в особенностях своего почерка, и лично занялся распространением напечатанного.
В начале статьи писатель напоминает русскому читателю о мнениях как революционного лагеря противников нищеты и униженности «низов», так и оппозиции более ему близкой по взглядам, консервативной, не без основания указывавшей на упадок нравственных основ жизни русского общества (Толстой Л.Н. Собр. соч. В 22-х т. М., 1983. Т. 16. С. 98-99). Выход из такого положения Толстому видится в том, чтобы соединить перепись с делом «любовного общения» с бедняками, служения им, и продолжить это служение «не по назначению комитета Думы, а по назначению своего сердца» и после окончания переписи. Причём – служа не столько посредством «материальной помощи», которой филантропы лишь развращают бедняков, сколько через личный труд, который, в отличие от денег, нельзя отдавать бедным без любви к ним и начатому делу (Там же. – С. 99-103). Не денежная отрыжка от излишеств богача, а любовное участие, милосердная личная забота о несчастных – таков предлагавшийся Л.Н. Толстым очень русский и христианский образ действий.
Завершается статья мольбой писателя и публициста к соотечественникам: «Забудемте про то, что в больших городах и в Лондоне есть пролетариат, и не будем говорить, что это так надо. Этого не надо и не должно, потому что это противно и нашему разуму и сердцу, и не может быть, если мы живые люди» (Там же. – С. 104).
Первые же строки публицистического слова Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?», а именно строки эпиграфа, дают религиозный ответ на стоящий в заглавии вопрос. Это – стихи из Евангелий от Луки, Матфея и Марка, содержащие христианский призыв к милосердию и нестяжанию. Сама работа весьма обширна (40 глав), и главная её тема, как можно догадаться по эпиграфу – тема частной собственности и богатства в капиталистическом мире, создающих условия для вопиющего неравенства в положении трудящейся бедноты и висящей у неё на шее многоликой дармоедской «элиты» эксплуататорского общества, капиталистического государства.
В первых 16-ти главах слова Толстой гениально соединил художественное искусство и публицистику, воспроизведя яркие образы посещённых им в ходе переписи нищих обитателей Хитрова рынка, Ляпинского и Ржанова ночлежных домов. Писатель передаёт свои мысли и впечатления от этих встреч и от разочарования в надеждах «помочь» страждущим с помощью барской благотворительности.
Публицист вспоминает здесь, в частности, как поначалу, в ходе переписи, он предлагал помочь беднякам деньгами, работой. Крестьянам, не имевшим денег для возвращения в свои деревни, он хотел помогать с выездом из Москвы; детей планировалось устраивать в школы, стариков и старух – в приюты и богадельни. Воображению писателя уже рисовалось некое «постоянное общество, которое, разделив между собой участки Москвы, будет следить за тем, чтобы бедность и нищета эта не зарождались» (Толстой Л.Н. Собр. соч.: В.22-х тт. Т.16. С. 176.). Но вскоре, столкнувшись с реальной жизнью московского «дна», Толстой пришёл к выводам о недостаточности и, зачастую, ненужности и вреде жалостливой, то есть унизительной, помощи бедным деньгами и о необходимости изменения их миросозерцания, настроенного на ложный идеал безделья и паразитизма.
Но готовы ли были к подобной работе БОГАТЫЕ паразиты? Ведь известно, что, для того чтобы переменить миросозерцание другого человека, надо «самому иметь своё лучшее миросозерцание и жить сообразно с ним» (Там же. С. 191). Надо научиться самому, и лишь потом учить других «жить, то есть меньше брать от других, а больше давать» (Там же. С. 199).
Выявляя причины городской нищеты многих и роскошества меньшинства, Толстой формулирует главную экономическую причину того и другого: это – «переход богатств производителей в руки непроизводителей и скопление их в городах», куда, вослед за вывозимым из деревень продуктом, стекаются, влекомые нищетой и соблазном, деревенские жители (Там же. С. 212). Но городская жизнь жалует только «обеспеченных», для которых созданы искусственные условия отделения их от бедняков посредством роскоши и лжи, оправдывающих нетрудовое потребление продуктов чужого труда. В этих условиях сближение с бедняками для общения и благого на них влияния становится невозможным, а возможной оказывается лишь ограниченная филантропия, озлобляющее бедных и успокаивающее совесть богатых «отбирание у бедных одной рукой тысячей, а другой швыряние копеек тем, кому вздумается» (Там же. С. 219 – 226).
В главе XVI-й автор делает беспощадно резкое противопоставление себя и других «паразитов» бедным, но работящим людям, которым он в филантропическом ослеплении кинулся помогать (Там же. С. 229 – 230). Кто кому должен помогать, если бедные своим трудом кормят и себя, и дармоедов из общественной «верхушки»? Здесь же Толстой делает и конечный вывод из своей эпопеи с переписью: обладание деньгами, то есть чужим овеществлённым трудом, не является главным подспорьем в деле помощи бедным, в нём «есть что-то гадкое, безнравственное» (Там же. С. 231). Таким выражением естественной христианской (то есть человеческой) гадливости в отношении обезьяньего занятия подгребания «под себя» публицист подводит читателя к исследованию проблемы денег (главы XVII-XXI).
Вопреки заверениям апологетов насилия в лице юристов и политэкономов, деньги, полагает Л.Н. Толстой, в условиях современного капитализма никак не могут быть лишь «безобидным средством обмена», а приобретают свойство порабощения тех, у кого их мало, теми, у кого имеется капитал. Для последних деньги – это удобнейшее средство эксплуатации чужого труда ради ещё большего обогащения (Там же. С. 247 – 251). Таково капиталистическое рабство, рабство нового времени, угрозу которого для трудящегося народа России почувствовал великий писатель и мыслитель.
Размышляя об экономических причинах городской нищеты и «нового рабства», Толстой приходит здесь к выводу, что главная из них в аграрной России – это деревенская бедность, следствие того, что у крестьян, у людей, трудящихся на земле, реформа 1861г. отняла землю. Реформа заменила личное рабство поземельным и податным порабощением: «У мужика не хватало хлеба, чтобы кормиться, а у помещика была земля и запасы хлеба, и потому мужик остался тем же рабом» (Там же. С. 264).
Рабство экономическое оправдывается в эксплуататорском обществе лживой и продажной наукой, сделавшейся инструментом господствующей идеологии. В частности, общественными науками активно насаждается в умах «граждан» суеверие общественно-правовое, подобное религиозному. Оно состоит в том, что, якобы, «кроме обязанностей человека к человеку, существуют более важные обязанности к воображаемому существу (государству. – Р.А.), и жертвы (весьма часто человеческих жизней), приносимые воображаемому существу – государству, тоже необходимы, и люди могут и должны быть приводимы к ним всевозможными средствами, не исключая насилие» (Там же. С. 268). Учёные интеллигенты – обманщики, заменившие в деле обмана первобытных жрецов культа, заявляют, что государство, дескать, существует для защиты свободы и благополучия рядовых «граждан», обитающих на его территории, а потому – вправе требовать от них денег и преданного служения в войске.
В последующих главах (26-30) Толстой критикует с позиций «теории насилия» современные ему научные оправдания несправедливого общественного разделения труда в различных общественных классах, в том числе теории Ч.Дарвина и О.Конта (Там же. С. 310-328).
Основная несправедливость, на которую указывает публицист, заключается в том, что служители науки и творческая элита буржуазного мира заявляют свои претензии на результаты производительного труда большинства работников, на «пищу телесную», но при этом не спешат обеспечить трудящихся на них людей плодами своего труда, полноценной и качественной «пищей духовной». А к таковой необходимо отнести: учение о жизни, её смысле и назначении человека, усовершенствованные орудия труда, близкое народу, дарующее радость, эстетическое наслаждение, объединяющее людей, обогащающее их новыми осмыслениями искусство и т.п. (Там же. С. 332-336).
Именно поэтому НЕ НАДО ЖДАТЬ революционного взрыва: ведь общественное мнение пока ещё способно поддержать и инициативу «сверху». Те люди «верхушки», которые добровольно займутся честным, полезным для общества трудом, «без насилия правительственного или революционного для себя разрешат страшный вопрос, стоящий перед всем миром и разделяющий людей» (Там же. С. 381).
Таково содержание этого крупного общественно-политического выступления Л.Н. Толстого. Его полный текст увидел свет лишь за границей (в 1889г.), а в России был напечатан только в 1937г. в 25-м томе юбилейного собрания сочинений. Так что полемизировать «культурным», читающим современникам Толстого пришлось вокруг неполного, урезанного цензорами, текста «Так что же нам делать?», который, к тому же, они и не желали понять в его истинном значении, ибо обращён он был как раз против их образа жизни, столь для них удобнейшего и приятного.