такие города хорошо грабить на рассвете
dama_s_serdzem
dama_s_serdzemЖиваЯ, или Бытие мое.
Финансовая пропасть – самая глубокая из всех крепостей, в нее можно падать всю жизнь.
Надо мыслить. Меня, например, кормят идеи. Я не протягиваю лапу за кислым исполкомовским рублем.
Вам не надо было подписывать Сухаревской конвенции. Это умственное упражнение, как видно, вас сильно истощило.
Молоко и сено – что может быть лучше. Всегда думаешь: «Это я еще успею. Еще много будет в моей жизни молока и сена». А на самом деле никогда этого больше не будет. Так и знайте: это была лучшая в вашей жизни ночь, а вы этого даже не заметили.
Райская долина. Такие города приятно грабить рано утром, когда еще не печет солнце. Меньше устаешь.
Черный цвет – слишком траурно. Зеленый тоже не подходит: это цвет рухнувшей надежды. Лиловый – нет. Пусть в лиловой разъезжает начальник угрозыска. Розовый – пошло, голубой – банально, красный – слишком верноподданно.
Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с малнькими людьми и маленькими вещами. В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно – как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
Нет на свете такой девушки, которая не знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств.
Самое главное – это внести смятение в лагерь противника. Сделать это не так трудно. Враг должен потерять душевное равновесие. В конце концов люди больше всего пугаются непонятного. Клиента надо приготовить к мысли, что ему придется отдать деньги. Его надо морально разоружить, подавить в нем реакционные собственнические инстинкты.
Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду?
Мысль, конечно, жиденькая. Да и оформление тоже, вероятно, будет убогое.
Вы не в церкви, вас не обманут. Будет и задаток. С течением времени.
Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Я покупаю самолет. Заверните в бумажку.
Не надо оваций! Графа Монте-Крито из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы.
Илья Ильф, Евгений Петров «Золотой теленок»
Аннотация
Вы читали «Золотой теленок» Ильфа и Петрова? Любой образованный человек скажет: «Конечно, читал!» Мы скажем: «Конечно, не читали!»
Потому что до сих пор «Золотой теленок» издавался не полностью и не в том виде, в каком его написали авторы, а в том, в каком его «разрешили» советские редакторы и советская цензура.
Два года назад впервые в истории увидело свет полное издание «Двенадцати стульев». Теперь – тоже впервые в истории – выходит полная версия «Золотого теленка», восстановленная известными филологами Давидом Фельдманом и Михаилом Одесским. Читатель узнает, что начинался роман совсем не так, как мы привыкли читать. И заканчивался тоже совсем не так. В приложении к издании будет помещена иная версия заключительной части.
А из предисловия, написанного Д.Фельдманом и М.Одесским, станет ясно, что история создания «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» – сама по себе захватывающий детективный роман, в котором в полной мере отразилась политическая жизнь страны конца 20‑х – начала 30‑х годов.
Легенда о великом комбинаторе
(В трех частях, с прологом и эпилогом)
Пролог
Судьба романов И. А. Ильфа и Е. П. Петрова уникальна.
Как известно, в январе 1928 года иллюстрированный ежемесячник «30 дней» начал публикацию «Двенадцати стульев» – сатирического романа, который –написали два далеко не избалованных известностью сотрудника газеты «Гудок». Ровно три года спустя в журнале «30 дней» началась публикация продолжения «Двенадцати стульев» – «Золотого теленка». Но к тому времени авторы – в числе самых популярных писателей СССР. Популярность Ильфа и Петрова стремительно росла, романы то и дело переиздавались, их переводили на десятки иностранных языков, выпускали за границей, что, конечно, согласовывалось в советских цензурных инстанциях. А в 1938–1939 годах издательство «Советский писатель» выпустило четырехтомное собрание сочинений Ильфа и Петрова. Мало кто из тогдашних советс‑
ких классиков удостоился такой чести. Наконец во второй половине 1950‑х годов дилогия была официально признана «классикой советской сатиры». Постоянно публиковались статьи и монографии о творчестве Ильфа и Петрова, воспоминания о них. Это – с одной стороны. А с другой – уже в конце 1950‑х годов романы Ильфа и Петрова стали своего рода «цитатником» инакомыслящих, что видели в дилогии почти откровенную издевку над пропагандистскими установками, газетными лозунгами, суждениями «основоположников марксизма‑ленинизма». Парадоксальным образом «классика советской литературы» воспринималась как литература антисоветская.
Публикуется в авторской редакции
Нельзя сказать, чтобы это было тайной для советских цензоров. Сходные оценки авторитетные идеологи давали романам гораздо раньше. Последний раз – в 1948 году, когда издательство «Советский писатель» выпустило их семидесятипятитысячным тиражом в серии «Избранные произведения советской литературы: 1917–1947». Специальным постановлением Секретариата Союза советских писателей от 15 ноября 1948 года публикация была признана «грубой политической ошибкой», а выпущенная книга – «клеветой на советское общество». 17 ноября «Генеральный секретарь Союза советских писателей А.А. Фадеев» направил в «Секретариат ЦК ВКП(б), товарищу И.В. Сталину, товарищу Г.М. Маленкову» это постановление, где описывались причины выхода «вредной книги» и меры, принятые Секретариатом ССП.
Писательское руководство проявило бдительность не по собственной воле – вынудили. Сотрудники Отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), как отмечалось в том же постановлении, «указали на ошибочность издания». Иначе говоря, – официально известили Секретариат ССП, что находящееся в его непосредственном подчинении издательство «Советский писатель» допустило непростительный промах, в связи с чем теперь нужно искать виновных, давать объяснения и т.п.
Характеристика, что дал романам Секретариат ССП, была по сути приговором: «идеологической диверсией» такого масштаба далее надлежало бы заниматься следователям Министерства государственной безопасности, после чего виновные перешли бы в ведение ГУЛАГа. Однако в силу понятных обстоятельств вопрос об ответственности авторов дилогии не ставился: туберкулез легких свел Ильфа в могилу еще весной 1937 года, а Петров, будучи военным корреспондентом, погиб летом 1942‑го. Секретариат ССП мог обвинять только сам себя, потому как именно он принял решение опубликовать романы в престижной серии, после чего книга и прошла все издательские инстанции. Признать это и взять на себя всю вину – шаг самоубийственный.
Тем не менее выход нашелся. В качестве причин публикации были названы «недопустимая беспечность и безответственность» Секретариата ССП. Выразились они в том, что «ни в процессе прохождения книги, ни после ее выхода в свет никто из членов Секретариата и из ответственных редакторов издательства „Советский писатель“ не прочел ее», полностью доверяя непосредственному «редактору книги». Потому Секретариат ССП и объявил выговор главному виновнику – «редактору книги», а также его начальнику – «редактору отдела советской литературы издательства А.К. Тарасенкову, допустившему выход в свет книги Ильфа и Петрова без ее предварительного прочтения». Кроме того – поручил особо надежному критику «написать в “Литературной газете” статью, вскрывающую клеветнический характер книги Ильфа и Петрова».
Разумеется, в Отделе агитации и пропаганды (Агитпропе, как его тогда называли) с этим постановлением тоже ознакомились, хотя и не так быстро, как в Секретариате ЦК ВКП(б). Почти месяц спустя – 14 декабря 1948 года – Агитпроп в свою очередь направил секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову докладную записку, где, не подвергая сомнению версию секретариата ССП, настаивал, что «меры, принятые Союзом писателей», недостаточны. В книге, утверждали агитпроповские специалисты, «приводятся ругательства врагов советского строя по адресу великих учителей рабочего класса», она изобилует «пошлыми, антисоветского характера остротами», мало того, «общественная жизнь страны в романах описывается в нарочито комическом тоне, окарикатуривается» и т.д., при этом Секретариат ССП оставил без внимания вопрос об ответственности и директора издательства, и своей собственной.
Все перипетии «разоблачения» Ильфа и Петрова в ту пору огласки не получили: цитируемые выше документы осели в архиве под грифом «секретно» [См.: «Пошлые романы Ильфа и Петрова не издавать»//Источник. 1997. № 5. С. 89–94.]. Писательское руководство ответственности избежало, директора же издательства действительно заменили, как того и требовал Агитпроп. Обещание поместить в «Литературной газете» статью, «вскрывающую клеветнический характер» дилогии, секретариат ССП не выполнил. Но 9 февраля 1949 года там была опубликована редакционная статья «Серьезные ошибки издательства “Советский писатель”». О «клевете и пасквилях» Ильфа и Петрова речь уже не шла, выпуск дилогии признавался одной из многих ошибок, далеко не самой главной, даже извинительной. «За годы сталинских пятилеток, – сообщала редакция, – серьезно возмужали многие наши писатели, в том числе Ильф и Петров. Никогда бы не позволили они издать сегодня без коренной переработки два своих ранних произведения». Примерно в том же духе рассуждали авторы других статей в тогдашней периодике, чем все и кончилось.
История эта выглядит вполне заурядной. По крайней мере – на первый взгляд. Обвинения в крамоле предъявлялись тогда многим литераторам, ученым (в том числе и умершим), а также сотрудникам издательств и редакций периодических изданий. Страна пребывала в непрерывной истерии, подхлестываемой широкомасштабными пропагандистскими кампаниями. Разоблачали генетиков, кибернетиков, «безродных космополитов», вели борьбу с «низкопоклонством перед Западом». Но, с другой точки зрения, есть в истории с поздним разоблачением романов и нечто небывалое: абсурдность оправданий секретариата ССП, настойчивость Агитпропа и неожиданно бескровный результат. Последнее особенно редко: вряд ли даже более полувека спустя нужно объяснять, почему в 1948 году отделаться всего лишь выговором (или даже снятием с должности) за «идеологическую диверсию» – как в лотерею автомобиль выиграть.
Вот эти особенности и позволяют с большой долей вероятности предположить, что критическая атака в конце 1940‑х годов обусловлена не столько спецификой романов Ильфа и Петрова, сколько сварой двух группировок в тогдашнем идеологическом руководстве – Секретариата ССП и Агитпропа.
На фоне глобальных «разоблачительских» кампаний Агит–проп затеял свою локальную интригу: смещение с должности недостаточно услужливого директора издательства «Совет–ский писатель». Поводом, надо полагать, и стала престижная серия, куда вошла книга Ильфа и Петрова.
Серия была, можно сказать, парадной, туда, согласно замыслу, отбиралось только самое лучшее, доказывающее, что советская литература «достигла мирового уровня». Сам факт издания в такой серии означал для любого писателя официальное признание заслуг, статус классика советской литературы, не говоря уже о значительных гонорарах. Понятно, что интриги плелись на всех уровнях. Свои креатуры были и у Агит–пропа, и у секретариата ССП, кто‑то мотивировал выбор той или иной книги соображениями престижа и качества серии в целом, кто‑то – «идейной выдержанностью» и политической целесообразностью. В общем, интересы сторон не всегда совпадали. По сути же никаких идеологических и политических расхождений не было и быть не могло: это был спор чиновников о сферах влияния и границах очень относительной самостоятельности. А директор издательства подчинялся непосредственно секретариату ССП, Агитпроп руководить издательством не мог. Устранить директора сразу – власти не хватало: по тогдашним правилам кандидатуру директора такого издательства выдвигал секретариат ССП и утверждал ЦК ВКП(б). Замену следовало начинать с «перетряски» излишне самостоятельного секретариата ССП и давления на Фадеева, который не раз бывал на приеме у Сталина. Дилогия Ильфа и Петрова тут – не более, чем одна из карт в игре. Но ход был рассчитан точно: от обвинения в «идеологической диверсии» не отмахнешься.
Постановление, принятое Секретариатом ССП, кажется путаным и вообще нелепым, словно готовили его впопыхах, лишь бы поскорее отвести агитпроповские обвинения, доложить, что инцидент исчерпан, писательское руководство разобралось во всем, виновных наказало и вскоре само себя публично высечет в периодике.
На самом же деле это постановление – очень хорошо продуманный ход. Да, наказания смехотворны, да, предложенные объяснения абсурдны: никем не прочитанная книга не попадает в издательский план, соответственно и «редактор книги» занимается ее подготовкой к серийному изданию лишь после утверждения плана, получив приказ своего начальника. Все так. А чем еще можно было оправдаться, что предложить? Справку о количестве переизданий и подписи цензоров? Но об этом в ЦК знали. Ни статистика, ни ссылки на здравый смысл в подобных случаях никогда не выручали: с кого спросили, тому и отвечать положено. Вот почему многоопытный Фадеев направил отчет прямо Сталину, минуя Агитпроп.
Если Агитпроп действовал в рамках сталинского плана, значит, терять нечего, писательское руководство и лично Фадеев проглядели начало очередной кампании, тут любые объяснения бесполезны, все уже предрешено, виновных будут искать (и найдут) именно в Секретариате ССП. Но если «разоблачение» Ильфа и Петрова – ни с кем не согласованная инициатива Агитпропа, тогда не исключено, что Секретариат ЦК ВКП(б) предпочтет начинать «перетряску» писательского руководства по своему усмотрению, а не по агитпроповскому, и, остановившись на достигнутом, усмирит инициаторов. Агитпроп на фадеевский ход ответил новым доносом, однако в итоге было принято компромиссное решение.
Позже, в годы «оттепели», связанной с приходом к власти Н.С. Хрущева, обо всей этой истории вспоминать было не принято. Наоборот, как уже отмечалось выше, «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» были опять востребованы хрущевской пропагандой – именно в качестве «лучших образцов советской сатиры».
Тем не менее «канонизация» Ильфа и Петрова в качестве классиков потребовала от тогдашних либералов немалых усилий: романы явно не соответствовали советским идеологическим установкам даже такой сравнительно либеральной эпохи, какой была вторая половина 1950‑х годов. Следы полемики можно обнаружить, например, в предисловии, которое написал К.М. Симонов к переизданию дилогии в 1956 году. Буквально во втором абзаце он счел нужным особо оговорить, что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» созданы «людьми, глубоко верившими в победу светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма».
Характерно, что подобного рода оговорки использовались и в 1960‑е годы. Отечественные исследователи постоянно объясняли читателям, что Ильф и Петров не были противниками политического режима СССР, не были «внутренними эмигрантами». Например, в предисловии к пятитомному собранию сочинений, вышедшему в 1961 году, Б.Е. Галанов, как и Симонов, настаивал, «что веселый смех Ильфа и Петрова в своей основе глубоко серьезен. Он служит задачам революционной борьбы со всем старым, отжившим, борьбы за новый строй, новую, социалистическую мораль». Аналогичным образом защищала Ильфа и Петрова Л.М. Яновская, автор вышедшей в 1963 году монографии «Почему вы пишете смешно?». По ее словам, «жадный интерес к советскому сатирическому роману за рубежом не имел ничего общего со злопыхательским интересом к недостаткам или неудачам Советской России. Неизвестно ни одного случая, когда сатира Ильфа и Петрова была бы использована нашими противниками против нас». Двадцать лет спустя сложившуюся тенденцию защищать Ильфа и Петрова от возможных обвинений в «антисоветскости» отметил и Я.С. Лурье, под псевдонимом А.А. Курдюмов издавший в Париже книгу «Страна непуганых идиотов». К самой идее такой защиты он относился скептически, но тенденцию видел.
В связи с этим уместны как минимум три вопроса. Во‑первых, почему профессиональные журналисты Ильф и Петров, каждый из которых всегда казался абсолютно лояльным (в противном случае и не стал бы советским журналистом‑профессионалом), объединившись, написали дилогию, скажем так, сомнительную с точки зрения «идеологической выдержанности»? Во‑вторых, почему бдительные редакторы и цензоры изначально не заметили в дилогии того, что заметил Агитпроп в 1948 году (да и многие другие позже), почему крамольные романы были опубликованы? Наконец, если сомнения в «идеологической выдержанности» романов оставались и в 1950‑е, и в 1960‑е годы, то почему дилогию переиздавали и даже пропагандировали как советскую классику?
Ответы на эти вопросы не найти в трудах исследователей творчества Ильфа и Петрова. За крайне редкими исключениями намерения авторов и восприятие дилогии современниками оставались вне области интересов исследователей. Даже при изучении творческой биографии соавторов основное внимание уделялось свидетельствам мемуаристов. Ну, а в их изложении все выглядит более чем благополучно.
Если верить мемуарным свидетельствам, будущие соавторы познакомились в 1923 году. Оба жили тогда в Москве, печатались под псевдонимами. Двадцатишестилетний одесский поэт и журналист Илья Арнольдович Файнзильберг взял псевдоним Ильф еще до переезда в столицу, а двадцатилетний Евгений Петрович Катаев, бывший сотрудник одесского уголовного розыска, свой псевдоним – Петров – выбрал, вероятно, уже сменив профессию. Трудно сказать, зачем псевдоним понадобился Файнзильбергу, этого никто не объяснял, но у Катаева причина была всем понятная: старший брат, Валентин, ровесник Ильфа, уже добился литературной известности.
Именно Катаев‑старший предложил Ильфу и Петрову сюжет сатирического романа летом 1927 года, когда все трое были сотрудниками «Гудка». Согласно катаевскому плану, –работать предстояло втроем: Ильф и Петров начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукой мастера», на титульный лист выносятся три фамилии. Дальше – дело за Катаевым. Его считают маститым, все им написанное идет нарас–хват. Предложение – «открыть мастерскую советского романа» – было принято. И хотя Катаев вскоре отказался от своей идеи, два соавтора по‑прежнему писали «Двенадцать стульев» денно и нощно.
И вот роман завершен, сдан в редакцию, опубликован, пришло читательское признание. Зато критики проявили необычайную тупость, почти год игнорируя «Двенадцать стульев». Наконец летом 1929 года спохватились и критики. Ильф и Петров к тому времени уже собрались писать второй роман, однако тут работа не заладилась. Они то оставляли замысел, то возвращались к нему и, лишь побывав на «стройках социализма», получили нужный «жизненный опыт», дописали роман и опубликовали в журнале. А критики на сей раз были довольно благосклонны.
Вот такая сказка о трудолюбивой Золушке, сумевшей воспользоваться шансом и достойно награжденной. А ведь в итоге получилось то, что получилось: два советских антисовет–ских романа. Бдительный Агитпроп в 1948 году был, что ни говори, прав. Но и в 1920‑е, и в 1930‑е годы авторы избежали репрессий, они числились вполне благополучными писателями; на исходе 1940‑х годов скандал замяли, со второй половины 1950‑х романы ежегодно издавались массовыми тиражами. Следовательно, были причины. Политические причины. О которых мемуаристы не сообщили.
Нет нужды доказывать, что у советских мемуаристов, современников Ильфа и Петрова, хватало резонов о чем‑то умалчивать. Аналогично и у советских исследователей. Такова уж была отечественная специфика. Потому рассмотрим историю создания и восприятия романов Ильфа и Петрова именно в политическом контексте эпохи.
100 лучших цитат Остапа Бендера
Остап Бендер — главный герой романов Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», «великий комбинатор», «сын турецкоподданного», «идейный борец за денежные знаки», знавший «четыреста сравнительно честных способов отъёма (увода) денег». Один из самых популярных героев плутовского романа в отечественной литературе.
1. Киса, вы дремучий провинциал! Сейчас уже никто не пользуется услугами кассы, для этого есть окошко администратора.
2. Имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество мелких услуг.
3. Все учтено могучим ураганом…
5. Матушка-заступница, милиция-троеручица! Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм?
6. Не задумывайтесь. Молчите. И не забывайте надувать щеки.
7. Ну что ж, адье, великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров.
8. Надо мыслить. Меня, например, кормят идеи.
9. Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья?… Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
10. Есть люди, которые не умеют страдать, как-то не выходит. А если уж и страдают, то стараются проделать это как можно быстрее и незаметнее для окружающих.
11. Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро!
12. — Что это значит?
— Это значит, что вы отсталый человек.
— Почему?
— Потому что! Простите за пошлый вопрос: сколько у вас есть денег?
— Каких денег?
13. — А можно так — утром стулья, а вечером — деньги?
— Можно! Но деньги — вперёд!
14. Первый ход — Е2-Е4, а там… А там посмотрим.
15. Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками, бриллиантов, как видите, нет.
16. Что же вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья?
17. Половина моя — половина наша…
18. Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит.
19. Работники из вас, как из собачьего хвоста сито.
20. Транспорт совсем от рук отбился, остается одно — принять ислам и передвигаться на верблюдах.
21. И вообще — бензин ваш, а идеи наши!
22. Я идейный борец за денежные знаки!
23. В страсти, как и в счастье, все мы ищем постоянство,
Но ничто не вечно под луной — нет.
24. — Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руку!
— Так протянете ноги, старый дуралей!
25. Пан или пропал. Я выбираю пана, хотя он и явный поляк.
26. Холодные яйца всмятку — еда очень невкусная, и хороший, весёлый человек никогда их не станет есть.
27. Хорошо излагает, собака.
28. Вот все, что осталось от десяти тысяч. 34 рубля. А я думал. что у нас еще тыщ семь на текущем счету. Как это получилось? Все было так весело, мы заготовляли рога и копыта, жизнь была упоительна и Земля крутилась специально для нас, и вдруг…
29. В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли.
30. В какой холодной стране мы живём! У нас все скрыто, все в подполье. Советского миллионера не может найти даже Наркомфин с его сверхмощным налоговым аппаратом.
31. Не делайте из еды культа!
32. Нет на свете такой девушки, которая не знала бы, по крайней мере, за неделю, о готовящемся изъявлении чувств.
33. Статистика знает всё.
34. Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафу.
35. Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет.
36. Крепитесь! Россия вас не забудет! Заграница нам поможет!
37. — Обниматься некогда, — сказал он. Прощай любимая. Мы разошлись как в море корабли.
38. Самое главное, — говорил Остап, прогуливаясь по просторному номеру гостиницы «Карлсбад», — это внести смятение в лагерь противника. Враг должен потерять душевное равновесие. Сделать это не так трудно. В конце концов люди больше всего пугаются непонятного.
39. В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль, предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда.
40. Всегда думаешь: «Это я еще успею. Еще много будет в моей жизни молока и сена». А на самом деле никогда этого больше не будет. Так и знайте: это была лучшая ночь в нашей жизни, мои бедные друзья. А вы этого даже не заметили.
41. Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё!
42. Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не получилось. Придется переквалифицироваться в управдомы.
43. Мне 33 года — возраст Иисуса Христа, а что я сделал? Учения не создал, учеников разбазарил, бедного Паниковского не воскресил!
44. Вот я и миллионер! Сбылись мечты идиота!
45. Паниковский вас всех продаст, купит и снова продаст… но уже дороже.
46. Главное — это устранить причину сна. Основной причиной является самое существование советской власти. Но в данный момент я устранять её не могу. У меня просто нет времени.
47. Раз вы живёте в Советской стране, то и сны у вас должны быть советские.
48. Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость.
49. Товарищи. Политическая обстановка в Европе… Наш ответ Чемберлену…
50. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм.
51. Заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадёт, тот не возвращается.
52. Раз в стране бродят какие-то денежные знаки, то должны же быть люди, у которых их много.
53. Женщины любят: молодых, политически грамотных, длинноногих…
54. Мне не нужна вечная игла для примуса, я не хочу жить вечно.
55. «Кажется, наступил психологический момент для ужина»,— подумал Остап.
56. Не будьте божьей коровой.
57. Ну, что скажете, Шура?! Может и нам эх-прокатиться!?
58. Знойная женщина, — сказал Остап, — мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются.
59. Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем.
60. Попрошу вас, гражданка, очистить стул.
61. Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством.
62. — Вы довольно пошлый человек,— возражал Бендер,— вы любите деньги больше, чем надо.
63. Вы пижон, сын пижона и дети ваши будут пижонами!
64. Чего вы орете, как белый медведь в тёплую погоду?
65. Финансовая пропасть — самая глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь.
66. Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
67. Кстати, о детстве, в детстве таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
68. А нам грубиянов не надо. Мы сами грубияны.
69. — Жизнь! — сказал Остап. — Жертва! Что вы знаете о жизни и о жертвах? Вы думаете, что, если вас выселили из особняка, вы знаете, что такое жизнь? И если у вас реквизировали поддельную китайскую вазу, то вы знаете, что такое жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели, — это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не умеет, тот пропадает.
70. Интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с таким счастьем — и на свободе!
71. В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далёк от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
72. Киса, давайте и мы увековечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося здесь были».
73. Отдай колбасу, отдай колбасу, дурак! Я всё прощу!
74. Идея — человеческая мысль, обличенная в логическую шахматную форму.
75. — Ну что, дядя, невесты в вашем городе есть?
— Кому и кобыла невеста.
— Больше вопросов не имею.
76. Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка.
77. Жизнь диктует нам свои суровые законы.
78. Газеты надо читать! Иногда они сеют разумное, доброе, вечное!
79. А может тебе ещё дать ключ от квартиры, где деньги лежат?
80. Ближе к телу, как говорил Мопассан!
81. Автомобиль, товарищи, не роскошь, а средство передвижения!
82. Тайный союз меча и орала! Полная тайна организации!
83. Считаю вечер воспоминаний закрытым.
84. Ну ты, жертва аборта!
85. Какие деньги? Вы, кажется, спросили меня про какие-то деньги?
86. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!
87. Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице.
88. Мальчик… Разве плох? Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень!
89. Командовать парадом буду я!
90. — А с какой целью взимается плата?!
— С целью ремонта провала.
— Чтобы не слишком проваливался!
91. Мы чужие на этом празднике жизни.
92. Когда будут бить, будете плакать!
93. Рио-де-Жанейро — это хрустальная мечта моего детства: не касайтесь её своими лапами.
94. Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать.
95. — Я покупаю самолет! — поспешно сказал великий комбинатор. — Заверните в бумажку.
96. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
97. Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис.
98. Следствие по делу Корейко может поглотить много времени. Сколько — знает один Бог. А так как Бога нет, то никто не знает. Ужасное положение.
99. Вы не в церкви, вас не обманут.
100. Заседание продолжается, господа присяжные заседатели.
LegendaPress желает, чтобы ваши мечты сбывались!
Подпишись, поделись с друзьями, поддержи сайт!