можно ли пользоваться телефоном в красной зоне
«Если тебе кажется, что хочешь пить, – тебе кажется»: наш корреспондент побывала в красной зоне и посмотрела, как медики лечат тяжелых пациентов с коронавирусом
Правила красной зоны
А я медика узнаю по халату
Еще полгода назад обложки мировых СМИ облетели фотографии врачей, медсестер, санитарок с глубокими следами от масок и очков на лице. «Было сложно только первое время», — признаются сейчас медики, уже привыкшие к многочасовой работе в противочумных костюмах. Но мне этот опыт только предстоит получить — и здесь не обойтись без помощи Ольги Дивиной, старшей медсестры первого инфекционного отделения 1-й городской больницы Минска. Чувствую себя немного беспомощной: в то время как Ольга застегивает комбинезон и поправляет респиратор, я только натягиваю бахилы. Шапочка, щиток, селфи на память — и вот мы, минуя шлюз (здесь под кварцевой лампой дезинфицируются костюмы), оказываемся в красной зоне. Идеальное место вдохновения для сценаристов антиутопии: стерильная чистота и звенящая тишина. Удивительно, насколько здешняя атмосфера отличается от той, что за дверью, — особенно если вспомнить, что мы в одном корпусе. На посту едва слышно перешептываются медсестры — экономят силы и, наверное, воздух: все-таки как ты ни привыкай к респираторам, несколько часов в них находиться сложно. Друг друга коллеги научились узнавать по характерным жестам и походке, но для надежности у каждого на костюме написана фамилия. А иногда еще и милые рисунки цветов и сердечек — вот уж холст для творчества, можно разгуляться!
Но достаточно лирики — в чувство меня приводит шум из ординаторской, где заведующая отделением Анна Гуменюк живо обсуждает с коллегами план лечения пациента. Медика я отвлекать не смею, поэтому послушно жду возможности пообщаться. Десять минут, полчаса, час…
Вместо антибиотиков — гормональная терапия
Наконец Анна Григорьевна заканчивает с консультациями и принимается заполнять эпикризы. Невольно задумываюсь, как ей удается в постоянно запотевающих очках и щитке следить за почерком, да еще и на мои вопросы отвечать — замечу, очень обстоятельно.
— Если сравнивать первую и вторую волну, то количество тяжелых пациентов с ассоциированными COVID-19 пневмониями хватало и весной, и сейчас — каждому из них требуется сложное длительное лечение. Но мы стали чаще отправлять людей на долечивание в другие клиники, потому что после выписки из стационара домой им ехать рано, — говорит специалист.
Трудностями медиков не напугать: благодаря приобретенному опыту они чувствуют себя увереннее и оперируют богатым арсеналом методов лечения.
— В отделение поступают пациенты с сильным кашлем, температурой и жалобами на нехватку воздуха. Это довольно серьезный симптом — даже малейшее движение вызывает у человека одышку и потливость. Раньше мы делали уклон на антибиотики, чтобы прекратить лихорадку, но протоколы лечения изменились. Теперь акцент на гормонозаместительную терапию — препараты вводятся внутривенно, — обращает внимание Анна Гуменюк. — Мы постоянно взываем к пониманию пациентов, что положение в прон-позиции и адекватный питьевой режим — одни из ключевых методов лечения вирусной пневмонии. Вот тут сталкиваемся с проблемами: людям сложно понять, что лежать на боку или животе необходимо, ведь это улучшает газообмен в легких и сатурацию. Как только тяжелые пациенты садятся или встают на ноги, содержание кислорода в крови падает.
Вирусная нагрузка на медиков в красной зоне бешеная. Но они уверены: если не пренебрегать личной защитой, все будет хорошо.
— С СИЗ у нас проблем нет, как и с лекарствами — достаточно препаратов и для профилактики тромботических осложнений, и для низкомолекулярной терапии. Отделение рассчитано на 50 человек, практически половина находится на кислороде — точек хватает всем, — отмечает завотделением.
Анна Григорьевна признается, что коронавирус научил лично ее надеяться на лучшее и не роптать:
— Эта инфекция напомнила, что есть такое слово — надо. Сейчас я живу одним днем и практически не строю планов — как видим, это дело неблагодарное. Нам бы зиму выстоять, когда будет подъем ОРВИ и гриппа, а дальше полегчает. Хочется, чтобы люди с пониманием и без негатива относились к мерам безопасности и носили маски.
Кажется, что хочешь пить? Тебе кажется
Процедурную медсестру Яну Ковалеву пациенты обожают — за молодость (девушке всего 20 лет), добрый взгляд и озорство. 65-летний Михаил Петрович, которому она ставит капельницу, по-доброму подшучивает: «Яночка, вы собой озарили палату! А то коллективчик у нас так себе — одни старики». Потом с любопытством поглядывает на меня — новенькая, что ли? Но не все здешние пациенты такие активные: кто-то часами смотрит в потолок, жадно глотая кислород из маски, другой взахлеб читает «Войну и мир», а иной держит в руках молитвослов и с благоговением перелистывает страницы.
— Вы спрашиваете, как мне работалось в первую волну? Неожиданно и страшно, — перебирает в памяти разные эпизоды Яна. — А сейчас спокойно. Просто хочется помогать людям, хоть как-то их подбадривать. Мы ведь все понимаем: сложно постоянно находиться в палате, все скучают по родным и свежему воздуху.
Что изменилось в красных зонах за год? Рассказывают врачи
«“На трубе” летальность по-прежнему огромная»
Андрей Ярошецкий, профессор кафедры пульмонологии Сеченовского университета, заведующий отделом анестезиологии и реаниматологии НИИ клинической хирургии РНИМУ им. Н.И.Пирогова, председатель Комитета федерации анестезиологов и реаниматологов по респираторной поддержке. После первой волны ковида получил орден Н.И. Пирогова «за особые заслуги в борьбе с новой коронавирусной инфекцией».
— Статистик Александр Драган, который много исследовал расхождения между реальными и официальными данными, опубликовал графики по Бурятии и Новосибирску. Там много пугающего: и по количеству госпитализаций, и по количеству людей, попадающих на ИВЛ. Сопоставима ли региональная ситуация по заболеваемости с московской и насколько в данный момент можно доверять статистике?
— Ситуация в регионах, думаю, сопоставима, вирус-то московский, и расходится по стране именно отсюда. У нас хаб, аэропорты, все поступает через Москву.
А что касается официальной статистики, то она не может не ошибаться. Если человек болеет легко, он не будет сдавать ПЦР-тест, ведь за этим следуют самоизоляция и драконовские меры: его ни в магазин, ни мусор вынести не выпустят. Он сидит дома, пока не выздоровеет, и в статистику не попадает. Если становится хуже — попадет при госпитализации в случае положительного ПЦР.
Поэтому любая статистика, будь то американская или индийская — это ни о чем.
Нас, в действительности, в первую очередь волнуют два показателя: количество госпитализаций в сутки (мы знаем, что примерно 10% пациентов с COVID-19 требуют госпитализации) и избыточная смертность. Госпитализаций в Москве сейчас стало больше, чем когда-либо: около двух тысяч. Это официальные данные, их нельзя скрыть. Поэтому открывают новые клиники.
— Вы сами как человек, работающий в красной зоне, испытываете дополнительную нагрузку? Стало ли тяжелее?
— Принципиально ничего нового. В нашей больнице 300 коек, из них 20 реанимационных. Как только они заполняются, мы закрываемся на прием, открывается следующий ковидарий с пустыми койками, и начинают заполнять его. Если за ночь, например, создается очередь, то начинается тяжелая работа. А как только заполнили, все идет более-менее по плану.
В «Коммунарке» сложнее, у них постоянно расширяют количество коек.
Фото: Pan Pjemek / Flickr
— Лица, натертые масками, — все это в прошлом?
— В первую волну собирали СИЗы с миру по нитке, но прошел год, и в них нет недостатка. Человек, который работает в красной зоне, получает приличную зарплату, в два раза больше, чем до ковида, он может позволить себе нормальную полнолицевую маску со съемным фильтром. Если у кого-то мозоли на лице, то это потому, что человек уж очень сильно на себе экономит или хочет, чтобы ему предоставили что-то индивидуальное за счет бюджета.
— Сколько времени вы проводите в красной зоне?
— Около четырех часов в день. Мы обсуждаем пациентов, я фиксирую все данные по нарушениям дыхания и газообмена, которые нужны для настройки параметров респираторной поддержки, для научного анализа и, в итоге, для понимания, как работать с тяжелым COVID-19 в дальнейшем. Затем я ухожу. Но и вообще, люди в большинстве клиник не сидят сутками.
Каждые 6-8 часов выходят из зоны поесть и отдохнуть.
Процесс как-то отлажен, пусть и не везде. Но это проблема нехватки персонала и плохого менеджмента.
— Почему не хватает персонала, ведь правительство Москвы теперь вроде дает хорошие надбавки?
— Потому что реаниматологов в принципе не так много, хотя в обычной ситуации их нехватка не так остро ощущается. Во время ковида многие приезжают подзаработать в Москву, но это зачастую специалисты очень низкого уровня. Они часто просто хотят денег, их увольняют через месяц. Многие менеджеры здравоохранения жаловались на такую текучку.
Фото: Михаил Докукин / Pixabay.com
— Часть привиты и много переболевших. Кстати, после прививки или после болезни не вижу никакого смысла в сдаче анализа на антитела. Что касается третьей прививки, то «Спутник» — вакцина хорошая, но лучше не делать ее впустую, поскольку она аденовирусная. А если к аденовирусу образовались антитела, то не факт, что вакцина будет эффективна. Пока исследований и публикаций нет, все это на уровне разговоров. Но существует риск, что она будет одноразовой.
— Что поменялось в состоянии самих больных? Стали ли чаще попадать в реанимацию?
— Во вторую волну, пожалуй, было больше пожилых — возможно, потому что они сначала сидели дома, потом им надоело, и они начали выходить.
А сейчас стало больше молодых. Наверное, заболели те, кто не успел переболеть в первую волну.
Повторно заболевших я почти не вижу, да их и вообще очень немного. В мире по статистике их, по доступным публикациям, около 1%. Я практически не вижу, чтобы те, кто уже переболели, заболевали снова, из-за нового штамма. И это очень обнадеживает.
— Среди ваших больных есть привитые?
— Я статистику не вел, но могу сказать, что в реанимации у меня за все время был один привитый — 80-летний пациент. Он погиб, к сожалению. Вероятно, он прививался в рамках клинического исследования, и я не исключаю, что получил плацебо. Но таких, кто прививался весной, среди пациентов реанимации практически нет. Госпитализированные привитые встречаются, но почти никто из них в реанимацию не попал.
— А лекарства появились?
— Первая публикация об остром респираторном дистресс-синдроме как неспецифической реакции на любой повреждающий фактор относится к 1967 году, и с тех пор, по сути, мало что изменилось. (Синдром тяжелой недостаточности дыхания. Когда в легкие человека попадает новый коронавирус, иммунная система начинает с ним бороться так активно, что сама разрушает организм — у человека возникает пневмония. — Прим.ред. ) Лечить очень сложно. Это же не собственно вирус убивает человека, а именно ответ, некое, почти аутоиммунное, поражение. И мы не очень понимаем, как вмешаться в этот процесс. Тот же тоцилизумаб: кому-то помогает, а кому-то даем — и толку никакого. Единственное лечение — убрать причину дистресса и дать легким время восстановиться.
У нас есть аппараты, которые помогают значительной части пациентов избежать ИВЛ, потому что при проведении ИВЛ («на трубе»), к сожалению, летальность огромная.
До ИВЛ доходят пациенты, у которых поражение легких достигло максимальной степени тяжести и где уже, в принципе, обычно ничего сделать нельзя.
Это можно сравнить с фиброзирующими заболеваниями легких: интубация такого пациента обычно ускоряет плохой исход. Поэтому люди живут дома на кислороде, на концентраторах, и долго живут.
С ковидом все очень похоже: интубация чаще всего не улучшает прогноз. Это российское мнение, которое за рубежом в основном поддержано ведущими экспертами по дыхательной недостаточности, пульмонологами, но не очень поддержано реаниматологами, часто выступающими как раз за раннюю интубацию. За счет этого у них на ИВЛ низкая летальность, 30-40%, — они интубируют тех, кто у нас ходит в туалет самостоятельно с кислородом. Несравнимые вещи.
Но математический анализ опубликованных исследований пока не подтверждает преимущество ранней интубации.
— Есть ощущение, как год с небольшим назад, что все очень плохо и выходит из-под контроля?
— У меня и тогда не было такого ощущения. Реаниматолог — он и так на поле боя в любое время. Врачам плановой помощи, конечно, очень тяжело. Для тех, кто привык работать в условиях, приближенных к полевым, ничего не поменялось.
Фото: Pan Pjemek / Flickr
В осенне-весенний сезон, когда много внебольничных пневмоний, «на трубе» тоже много пациентов. Так было и 10, и 20 лет назад. Другое дело, что прогноз при любой первичной патологии хуже. Вторичный респираторный дистресс-синдром (например, при перитоните) лучше поддается терапии. Несколько часов вентиляции легких при правильных режимах — и не только газообмен удается значимо улучшить, но и стабилизировать структуру пораженных альвеол.
При ковиде поражение легких тоже может быть вторичным компонентом — то, что называется «цитокиновым штормом». Но ведет оно себя все равно как первичная патология, плохо реагирует на терапию, в том числе на вентиляцию.
— То есть в идеале все-таки не болеть. И прививаться?
— Ответ простой: да, надо прививаться. Потому что средств лечения заболеваний с таким вот «аутоиммунным» компонентом нет, и в ближайшее время не предвидится. Те, кто поступает к нам, — это пациенты не первых дней болезни, у многих из них уже отрицательный мазок. То есть вируса уже нет, а патологический иммунный ответ запущен.
«Врачи перестали носить “противочумные” костюмы»
Алексей Эрлих, врач-кардиолог, заведующий отделением кардиореанимации Московской городской клинической больницы № 29:
— С конца прошлой недели я опять работаю в красной зоне, нашу больницу приказом перепрофилировали под ковид. Поскольку работаем мы еще недолго, я не вижу большой разницы между тем, что было год назад, и тем, что сейчас. По-прежнему есть ощущение, что довольно много пациентов вполне могли оставаться дома и не лечиться в больнице. Излишняя госпитализация не только перегружает систему здравоохранения, но и вредит самим пациентам. Но у нас нередко смотрят на КТ, видят небольшое поражение легких — и сразу кладут.
По сравнению с прошлым годом есть, возможно, наработанный алгоритм лечения, но это не всегда хорошо. До сих пор слишком мало лекарств, которые имеют настоящую доказанную эффективность. Многие решения приходится принимать в индивидуальном порядке, несмотря на так называемые «строгие алгоритмы», но это и есть нормальная медицина, я думаю. Ко мне в отделение поступают обычно пациенты с дыхательной недостаточностью, поэтому в первую очередь они получают кислород. А остальное лечение зависит от индивидуальных особенностей.
Койки еще не заполнены, есть возможность расширяться. СИЗы у нас те же, что и были, но во многих странах врачи, работающие с ковидом, перестали носить «противочумные» костюмы и пользуются одноразовыми халатами, защитой рук и лица. В большинстве случаев этого бывает достаточно. Но в палату мы входим по-прежнему в респираторах, защитных очках.
Думаю, когда врача не видно, — это дополнительный дискомфорт для пациента.
Но это вынужденная ситуация. Стараемся пациентов подбадривать.
Врачи постепенно прививаются, но психологически наличие прививки не раскрепощает. Да и не должно, потому что прививка — не стопроцентная гарантия. Если после нее прошло мало времени, то все равно есть вероятность заболеть. Беречь себя и продолжать защищаться нужно всем. Какое-то количество привитых есть и среди наших пациентов, но я сейчас не готов сказать сколько.
Фото: Hospital CLÍNIC / Flickr
Есть, конечно, некоторое ощущение дежавю: все это уже было — и вот началось по новой. Сколько это будет продолжаться, я не знаю. Я плохой предсказатель. Но не думаю, что в очень скорое время число заболевших начнет снижаться. Возможно, еще месяц-другой их будет много.
Не могу сказать, что теперь больше драматизма. Наоборот, ситуация стала привычной. А драматизм — это же не что-то глобальное. Каждый умерший пациент — это драма. Пока что у нас никто не умер. Но вот так скажешь, а потом… Что будет завтра — неизвестно.
«Красная зона». Как врачи борются с коронавирусом
Вот уже несколько месяцев врачи во всем мире борются с новой коронавирусной инфекцией. В России число выявленных случаев неуклонно растет. По последним данным, всего в стране зарегистрировано 252 245 случаев COVID-19. Власти принимают все возможные меры, чтобы сбавить темпы распространения болезни, поскольку с ростом тяжелых больных резко увеличилась нагрузка на здравоохранение. Врачи работают на пределе. Сейчас именно в их руках находятся тысячи человеческих жизней. Телеканал Москва 24 побывал на передовой – в «красной зоне» НИИ имени Лопаткина – и узнал, как медики борются с COVID-19 и через что они проходят.
«Специальный репортаж»: «Красная зона»
Врачи
В инфекционном отделении НИИ имени Лопаткина врачи работают сутки через сутки или сутки через двое. В «красной зоне» специалисты находятся не всю смену, потому что физически это очень сложно выдержать. Их смена длится шесть часов.
«В основном 6 часов длится смена, 6 часов врачи находятся в зоне отдыха, потом на 6 часов выходят опять. То есть получается две смены, разделенные на сутки, по 12 часов, разделенных еще по 6», – отметил генеральный директор ФГБУ «НМИЦ радиологии» Минздрава РФ Андрей Каприн.
На врачей надевают военное белье, противочумный халат, перчатки, которые заклеиваются скотчем, крепко затянутую маску для дайвинга. Просветы, которые остаются, заклеивают скотчем.
Медики признаются, что в таком защитном костюме остаются практически полностью без воздуха. На их лице появляются глубокие следы, которые уходят через несколько часов, но только если все правильно надеть. Другого выхода у врачей нет – только так они могут защитить себя от коронавируса.
«Нельзя шесть часов ни пить, ни есть, ни ходить в туалет. Они даже не сидят. Они заходят в «красную зону» на шесть часов и начинают бесконечные обходы. Потом на шесть часов выходят, вроде бы как отдыхают в специальной комнате, но, я думаю, у них еще есть работа в больнице, кроме «красной зоны», – рассказала корреспондент телеканала Москва 24 Анастасия Цапиева.
Нелегко приходится медсестрам и санитаркам, они работают в «красной зоне» дольше, а на перерыве остаются в больнице.
«Очень тяжело работать, девочки действительно устают, работы много, пациенты разные – есть тяжелые. И плачем, и все бывает. Как можем, друг друга поддерживаем, как можем, держимся», – рассказала врач из «красной зоны».
Как ранее заявляла главный санитарный врач Вероника Скворцова, каждый десятый медик, работающий в «красной зоне», страдает депрессией, испытывает тревожное состояние и плохо спит.
На одной смене работает порядка 20 человек, включая анестезиологов, реаниматологов, врачей линейного отделения и диагностики.
«Как с такими космонавтами не победить», – задается вопросом Каприн.
По его словам, выиграют битву с коронавирусом не профессора и не академики, выиграют обычные медсестры и обычные санитарки, которые день и ночь самоотверженно трудятся в больницах.
Тяжелые пациенты
Из 165 пациентов с COVID-19 в реанимации на данный момент находятся 14. На искусственной вентиляции легких (ИВЛ) – 5 пациентов. Свободных коек в больнице нет никогда – когда одно место освобождается, его тут же занимает новый заболевший.
У одной из пациенток рак молочной железы, метастаза в головном мозге и плюс к тому искусственная вентиляция легких.
Другой пациент находится на медикаментозной седации. Как объяснили врачи, это специальный препарат, который вводится для того, чтобы пациент легче переносил искусственную вентиляцию легких.
Еще одна пациентка – многодетная мать. Андрей Каприн рассказал, что у 52-летней женщины переболела вся семья, она же оказалось самой тяжелой. Вирус самостоятельно поразил 90% легких.
Врачи признаются, что таких поражений легких, как у больных коронавирусом, они ранее не видели. Самым молодым пациентам на ИВЛ в НИИ имени Лопаткина было 38 и 40 лет.
Идем на поправку
Пациенты, переведенные из реанимации, рассказали о своем состоянии. Все в один голос говорят, что живы только благодаря врачам.
«Сейчас мне лучше, конечно. Страшно, честно сказать, было не за себя – уже не тот возраст, когда за себя страшно. Поэтому страшно за других людей – тех, кто помог остаться», – рассказал один из них.
По словам мужчины, в реанимацию он попал впервые в жизни.
Еще одна пациентка Любовь Дяденис поделилась, что мысленно уже прощалась с жизнью, но врачи спасли ее.
«Очень слабой была, температура зашкаливала, тошнило. Не могу ничего сказать, я два дня вообще ничего не чувствовала, ничего не помню. С родственниками уже попрощалась. Только благодаря врачам меня реанимировали. У меня сушняк был, я даже языком ничего не могла говорить, пальцами помогала язык передвигать. Такое бессилие было», – отметила женщина.
Некоторые пациенты после реанимации пока не могут нормально говорить, лежат со стеклянными глазами. На вопрос, как они себя чувствуют, отвечают: «Лучше, чем вчера». Возвращение к нормальной жизни для них – долгий процесс.
Некоторые пациенты с коронавирусом успевают шутить. Один из них – 36-летний Сергей Гнездилов. Он жалуется на нехватку бритвенных станков и просит привести в больницу парикмахера.
«Свой день рождения я отметил в одиночестве. Чуть-чуть чихал и смешно покашливал. Ко мне каждый день приезжала скорая помощь, слушала легкие, на пятый день врачи услышали пневмонию», – делится мужчина.
Врачи рассказали, что у него была очень сложная ситуация. Поражение легких – более 60%. «Еле откачали. И сейчас он еще не очень легкий», – делится Каприн.
Госпитализация одного пациента может продлиться до нескольких недель, а вот медики уже два месяца работают в авральном режиме. Поэтому люди не перестают благодарить врачей.
Ранее стало известно о том, что российские врачи с тревогой ждут, как будет развиваться ситуация с коронавирусной инфекцией в стране через неделю. Они выразили опасения, что майские праздники могут привести к ухудшению ситуации с COVID-19 в стране.
Согласно последним данным, за минувшие сутки в России выявили 9 974 новых случая заболевания коронавирусом.