Есть такая легенда о птице что поет лишь один раз
ЛЕГЕНДА О ПТИЦЕ, ПОЮЩЕЙ В ТЕРНОВНИКЕ.
— В каждом из нас есть что-то такое — хоть кричи, хоть плачь, а с этим не совладать. Мы такие как есть и ничего тут не поделаешь.
Пела птица прощальную песню
о любви ко всему, к живому,
было ей очень грустно, обидно,
что такая вдруг выпала доля.
Ей бы вместе с другими резвиться,
и терновник тот, облетая,
пела песню прощальную птица,
навсегда глаза закрывая.
Ей хотелось дожить до рассвета,
куст терновый покрылся росою,
ей хотелось увидеть лето,
и остаться навечно живою.
В песне слышались боль и прощенье,
сожаленье за счастье былое,
спела песню прощальную птица,
и упала на куст тот терновый.
До сих пор отражается где-то,
эта песня прощальная, эхом,
нет на свете красивее песни,
что в терновнике птицей спета!
Не все знают, что Каэна у каждого своя. В свой определенный час она запоет в терновнике вашей души и умрет.
Вы сами ее убъете. Своими несдержанными обещаниями, лживыми словами, бесконечными «люблю», мелкими предательствами.
Не надо винить Богов в том, что вы творите без их участия и вполне добровольно.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Легенда о птице или история одной любви
По мотивам повести Колин де Маккалоу «Поющие в терновнике»
Есть легенда о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь,
но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает своё гнездо
и летит искать куст терновника. Среди колючих ветвей запевает она
песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип.
И возвышаясь над несказанной мукой, так поёт умирая, что этой
ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Весь мир
замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо всё
лучшее покупается лишь ценою великого страдания…
По крайней мере, так говорит легенда
Мне крик летящих журавлей
Всегда тебя напоминает.
Они с собой уносят вдаль
Всё то, чего мне не хватает.
Я так хотела быть бы птицей
И вместе с журавлями улететь.
Может тебе когда-нибудь приснится
Птица, поющая, чтоб умереть.
Один лишь в жизни раз поёт она,
Но песнь её прекрасней всех на свете.
Она терновник ищет и тогда
Лишь острый шип за всё в ответе.
И возвышаясь над несказанной мукой
Она поёт и содрогает небеса.
Поёт любовь, повитая разлукой
И затмевает песни соловья.
Она поёт о счастье и весне,
О бурной полноводной речке.
Она поёт и дарит эту песнь тебе,
Чтоб куст терновый помнил ты вовеки.
Нет на свете красивее песни,
Что в терновнике птицей спета.
До сих пор отражается эхом
Моей юности голос где-то.
Пожелтевший листок бумаги
Миновала сожженья участь.
Ну зачем ты хранишь в чулане
Мою боль и печаль разлуки?
Птица жизнь отдаёт за песнь
И её не минуют муки.
Может лучше развеять нам пепел
От несбывшихся грёз разлуки?
Давай сожжём терновый куст,
Маршрут нарушив птичьего полёта.
Бездонность моря юных чувств
Пусть превратится в песнь водоворота.
А птицы песнь всегда будет в душе.
Её никто украсть не сможет.
Она огонь костра в ночи,
Что согревает душу и не гложет.
Все лучшие стихи написаны тебе.
Огонь давал мне крылья для полёта.
Терновый куст искала я везде.
Колючий шип мне не давал покоя.
Я розы не встречала на пути,
Мне лепестки благоуханье не дарили.
Цветы очарованья и любви
В сердце моё шипы не раз вонзили.
Стихи мои о птице, что поёт
Один лишь раз за время, что живёт.
Ценою жизни достаётся песня ей,
Но позавидовал бы песне соловей…
Есть такая легенда о птице.
Поющие в терновник
Цитаты
— Как меняется человек, смотря по тому, кто его собеседник; как меняется даже манера говорить.
— Мы можем отдавать только то, что в нас есть, не больше.
— Она училась уму-разуму. Что бы про тебя ни думали другие, это все равно, все равно, все равно.
— Только попробуй полюбить человека — и он тебя убивает. Только почувствуй, что без кого-то жить не можешь, — и он тебя убивает.
— Ни один человек на свете, будь то мужчина или женщина, не видит себя в зеркале таким, каков он на самом деле.
— Самым лучшим женщинам приходится тяжелее всех.
— Я никогда тебя не забуду, до самой смерти не забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием.
— Тот, кому нечего терять, может всего добиться, того, кто не чувствителен к боли, ничто не ранит.
— А все же память неосязаема, как ни старайся, подлинное ощущение не вернешь, остается лишь призрак, тень, грустное тающее облачко.
— Не расстраивайся, деточка. С тобой Господь Бог обошелся очень великодушно — не дал мозгов. Поверь, без них куда удобнее. Ты никогда не будешь соперницей сильного пола.
— Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем?
— Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя.
— Жизнь обратно не повернёшь, что было, то прошло.
— Идеал тот, чьи дела идеальны.
— В старости тоже есть смысл. Она даёт нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.
— В каждом из нас есть что-то такое — хоть кричи, хоть плачь, а с этим не совладать. Мы такие как есть и ничего тут не поделаешь. Как птица в старой кельтской легенде: бросается грудью на терновый шип, и с пронзенным сердцем исходит песней и умирает. Она не может иначе, такая ее судьба. Пусть мы и сами знаем, что оступаемся, знаем даже раньше, чем сделали первый шаг, но ведь это сознание все равно ничему не может помешать, ничего не может изменить. Каждый поет свою песенку и уверен, что никогда мир не слышал ничего прекраснее. Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего это нам будет стоить. А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.
— Урок номер один: в любви нет таких поворотов, которые не выносили бы света.
— Что толку томиться по человеку, если он все равно твоим никогда не будет?
— Как это страшно, что один-единственный человек так много значит, так много в себе воплощает.
— Древние греки считали, что безрассудная любовь – грех перед Богами. Если кого-то вот так сильно полюбить, боги ревнуют и непременно губят любимого во цвете лет. Любить свыше меры – кощунство.
— Когда уже стукнуло шестьдесят пять, в этом есть что-то зловещее. Вдруг понимаешь, что старость это не что-то такое, что может с тобой случиться,- оно уже случилось.
-. терпеливый в конце концов непременно побеждает.
— Я не знал, что с женщиной можно испытать подобное, что она дарит такую огромную радость. Я жаждал никогда больше с нею не расставаться, и не только ради ее плоти, но ради счастья просто быть подле нее, говорить с нею и молчать, есть обед, приготовленный ее руками, улыбаться ей, разделять ее мысли. Я буду тосковать о ней до последнего вздоха.
— Ведь только тому, кто хоть раз поскользнулся и упал, ведомы превратности пути.
— Нет такой цели, которая оправдывала бы любые средства. Но, должно быть, семена нашей гибели посеяны еще до нашего рождения.
— Ни одной женщине на свете не одолеть Бога. Ведь он мужчина.
— Понять, в чём ошибка, ещё не значит её исправить.
— Все деревья кажутся одинаковыми лишь тем, кто не знает, как сердце может отметить и запомнить в бескрайних лесах одно-единственное дерево.
— Он должен принести свой дар — и чем тяжелей его принести, тем дороже этот дар Господу.
Я не знал, что с женщиной можно испытать подобное, что она дарит такую огромную радость. Я жаждал никогда больше с нею не расставаться, и не только ради ее плоти, но ради счастья просто быть подле нее, говорить с нею и молчать, есть обед, приготовленный ее руками, улыбаться ей, разделять ее мысли. Я буду тосковать о ней до последнего вздоха.
Поющий в терновнике
Есть такая легенда – о птице, что поет лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо все лучшее покупается только ценой великого страдания…По крайней мере, так говорит легенда.
Он слышал, как с потолка падали холодные капли.
Звонкий, одиночный, хрустальный звук темных подвалов Парижской Оперы. Звук его жизни. Звук его мертвой музыки.
Трудно покидать подвал. Очень грустно сознавать, что оставляешь место, бывшее твоим домом. Твоим укрытием. Твоим храмом.
Храм разрушен, муза растоптана. Зачем оставаться? Смысла нет…
В темноте поблескивает кольцо. Но даже бриллианты в несколько карат не рассеют черноту и безысходность.
Все кончено. Песня спета. Слова позабыты.
Теперь он нем. Уста скованы темнотой. Где та, что сможет разбудить? Не с ним. И этого достаточно.
По щеке течет капля. Слеза, холодная, как лед? Или все – таки капля, упавшая с черного свода?
На сцене яркими пятнышками двигались актеры. Дирижер нервно постукивал палочкой. Музыканты раздраженно листали партитуру. Нервничали мсье Андре и мсье Фермен. Ставили «Ромео и Джульетту».
Джульетта запела вновь:
Не надо, верю.Как ты мне ни мил,
Мне страшно, как мы скоро сговорились.
Все слишком второпях и сгоряча,
Как блеск зарниц, который потухает,
Едва сказать успеешь «блеск зарниц».
Спокойной ночи! Эта почка счастья
Готова к цвету в следующий раз.
Спокойной ночи! Я тебе желаю
Такого же пленительного сна,
Как светлый мир, которым я полна.
Рауль возненавидел это слово. Ненавидел его таинственность. «пленительность». Ненавидел за то, что оно сделало с Кристиной, все еще детской душой крошки Лотти.
Рауль вздохнул и с самым внимательным видом снова бросил взгляд на сцену. А трагедия шла по своей накатанной колее… Боролись Ромео и Джульетта, действовал монах Лоренцо… Снова и снова исполнители репетировали первое представление после недавних ужасных событий. Снова и снова в каком – то непонятном порыве Кристина пела арию влюбленной четырнадцатилетней девочки. Снова и снова она вкладывала в свои слова особый смысл, ведомый лишь ей одной…
Сидит и смотрит с нездоровым обожаньем.
Она ли это? Она! Светлая, ласковая…Ее любовь… Ее ангел…
Хотя, какой же ангел? Душа ведь больше не парит.…Да, рот поет, но сердце – то молчит…
И сделан шаг… Возврата нет…
Джульетта умерла. Безумеет Ромео. Кристина умирает вместе с ней. В который раз притворно умирает. Живой мертвец, поющий о любви…
Как он гол и непригляден! Все на виду, все знают обо всем.… И где его тайна?
Хотя неважно. Песня уже спета. Слова ее забыты.
Свет слепит отвыкшие от неба глаза.
Будит отвращение своей наготой, однозначностью, четкостью.
Храм разрушен. Муза уничтожена. Голос навечно замурован в мрачных подвалах Парижской оперы. Ты одна могла бы песню воскресить. Но ты – Джульетта. И уже мертва. Ромео слезы льет, а ты прекрасна – как всегда. Невыносимо видеть эту часть. Ты поешь и падаешь, опять встаешь…. Жива ль твоя душа, опутанная смертью театральной? Жива ли твоя песня ангела в ночи?
Мой ангел…Моя растоптанная муза… Мой голос смолк – он будет вечно твой. Другой достойной я его не подарю. Он будет вечно твой.
Я – Призрак. Мир не властен надо мной. Я подарил ему душу, а он забрал мое лицо. Теперь я невидимка. Падший ангел с обрезанным крылом. Не смею назвать себя по имени. Оно благодаря тебе мне ненавистно. Когда б оно попалось мне в письме, я б разорвал бумагу с ним на клочья…. Я просто призрак. Твой умерший Ромео…
Прощай! Спокойный сон к тебе приди и сладкий мир разлей в твоей груди… А я вернусь…Я все – таки вернусь… В надежд разбитых полночную келью…И неспроста меня туда так манит тело… Я все – таки вернусь.
Почти идеально. Завораживающе. Необычно. Перехватывало дыхание от могущества любви, красок костюмов, чувства и искренности. Всеобщий восторг уже явно проступал в теплом, нагретом человеческим дыханием воздухе.
Любовь бессмертна? Верно.
Вот она сидит. Взирает с обожаньем.
Она ли это? Она! Светлая, ласковая…Ее любовь…
А ангел мертв. И больше не придет. И смолкла песнь отчаянья уродства.… Но там душа – поющая в огне…
Упала на пол нарисованного склепа. Спешит Ромео. Возлюбленный Ромео…
Прости меня! Джульетта, для чего Ты так прекрасна?
Что ангел смерти взял тебя живьем
И взаперти любовницею держит.
Мой голос жив. Поет он лишь тебе. Все смотрят, объятые страхом. Но ты не бойся: ведь ты – Джульетта, и сейчас мертва. Пока что спи и слушай…
Под страхом этой мысли остаюсь
И никогда из этой тьмы не выйду.
Здесь поселюсь я, в обществе червей,
Твоих служанок новых.
Здесь останусь, Здесь отдохну навек, здесь сброшу с плеч
Томительное иго звезд зловещих.
Любуйтесь ею пред концом, глаза!
В последний раз ее обвейте, руки!
И губы, вы, преддверия души,
Запечатлейте долгим поцелуем
Со смертью мой бессрочный договор.
Ты так свежа, Кристина, так прекрасна! Тебе пошел на пользу солнца свет! Зачем же тьма? Лежи. Не бойся. Твой ангел лишь коснется твоих рук! Они холодные, ну точно как у трупа! Жива ли ты? Жива ль твоя душа?
Вонзаю в плоть…И все – таки не больно! Я буду петь тебе, моя Кристина! Вонзаю глубже. Показалась кровь из сердца демона, убитого любовью. Я буду петь! Услышьте все меня!
Сюда, сюда, угрюмый перевозчик!
Пора разбить потрепанный корабль
С разбега о береговые скалы.
Иду к тебе, моя любовь!
Я ощущаю жар. Последний жар экстаза. Проснись, Кристина, и на ангела взгляни! Я жалок и убит своей любовью. Я демон – нет мне места на земле.
К ногам моим спустился стали холод… Но я стою упрямо и пою! Пою я для тебя. Мой светлый ангел!
О, вот оно! Я чувствую вкус крови. Она застыла на моих устах. Вкушаю ее теплую соль, но мне не больно. Она – ничто в сравнении с тобой.
Я еще не мертв. Я лишь взлетаю в небо! И все – таки пою. Пусть песнь не затихает, не слабеет. Пусть потеряется в колоннах оперы моей…
Я – Призрак. Мир не властен надо мной. Я подарил ему душу, а он забрал мое лицо. Теперь я невидимка. Падший ангел с обрезанным крылом. Не смею назвать себя по имени. Оно благодаря тебе мне ненавистно. Когда б оно попалось мне в письме, я б разорвал бумагу с ним на клочья…. Я просто призрак… Умерший Ромео…
В зале почти физически нарастал ужас. Не в силах пошевелиться, зрители в оцепенении глядели на сцену, где под рыдающие звуки скрипки снова пел безликий голос.
Этот голос… Жаркий, исполненный любви голос Призрака Оперы. Дитя одиночества, темноты и пустоты.
Лицо залила кровь. А он упрямо пел своей Джульетте, почти умершей от страха и горечи…Или от чего – то другого?
Даже с задних мест было видно, как на блестящей стали расплылось бурое пятно. Но голос пел. Последний раз для своей Джульетты.
Рауль узнал его. Бесплотный голос, что приходит в сны Кристины и произносит ее имя. Узнал голос ее стража и ментора – Ангела Музыки.
Эрик пел. Пел, как никогда в своей жизни.
Замерло время. Замер зал. Замер Рауль. Замерла безмолвно плачущая Кристина. А песнь не смолкала, не утихала, становилась все громче и отчаянней, превращалась в гимн влюбленного дьявола.
Эрик пел, ни капельки ни напрягаясь, лаская кинжал, который он вонзил в свое сердце. Кто знал, что он носил в том измученном клочке плоти, почти разорванном на куски сердце?
Он упал на колени, и все равно продолжал петь. И еще долго – долго не смолкал гимн влюбленного дьявола…
Сидит и смотрит ужасом в глазах.
Она ли это? Она! Светлая, ласковая…Ее любовь…
А ангел умирает. Жар в груди причудливо смешался с его голосом тоски. Он не умрет, о, нет! Он не умрет! Он просто будет жить в ее разорванной, теперь уж точно умершей душе.
Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…
Рауль баюкал на руках музыкальную шкатулочку и думал о том, что старость – удел тех, кто пережил в жизни почти все.
Все ли он пережил? Любовь, страх, нежность, гнев, ревность?
Рауля вынесли из кареты и подвезли к небольшому, красиво оформленному мемориалу. На мраморном памятнике было высечено имя той, кто внесла музыку в его жизнь. Музыку счастья и любви.
Внезапно прищурившись, он увидел еще кое – что, лежащее почти рядом с его обезьянкой. Большая дорогая роза с бриллиантовым кольцом. Тем самым. Подаренным Кристине в день их помолвки. Кольцом, которое она отдала навеки ушедшему Призраку оперы… Душу заступило смятение… Он же мертв! А любовь?
Есть такая легенда о птице что поет лишь один раз
© Предисловие. Л. Сумм, 2014
© Издание на русском языке AST Publishers, 2015
28 апреля 1789 года на корабле, перевозившем саженцы хлебного дерева с Таити на Ямайку, вспыхнул бунт. Жестокость ли капитана тому причиной или непонятная рядовым участникам экспедиции «прихоть» поливать саженцы пресной водой, в то время как людям ее выдавали строго по рациону, или же не отпускали чары таитянок – впервые английские матросы почувствовали себя не винтиками хорошо налаженной системы, а мужчинами, желанными любовниками – объяснений хватает. Вероятно, мятеж вспыхнул именно из-за совпадения всех этих неоднородных причин, как будто сошлись в одну точку разные линии повествования. Если Колин Маккалоу надумает взяться за историю острова Норфолк, на котором она живет уже 35 лет – а она грозилась – у нее, конечно же, проступят все эти сюжеты, и будет воздано должное незаурядной личности лейтенанта Кристиана, который увлек за собой экипаж. Так выстроены «Поющие в терновнике», так выстроена и «Песнь о Трое»: меняются повествователи, смещаются точки зрения, рядом с вечным чувством присутствует экономический фактор. Чтобы избежать спойлеров, сошлемся на пример из «Песни о Трое»: греки рвутся на войну не только из-за Елены Прекрасной, но и ради «нефти» Бронзового века – олова. И харизма Ахилла, рожденного для дружбы и войны, и супружеская слабость Менелая, и откровенная женская сексуальность, и политические интриги, и психология толпы – все это есть в «Песни о Трое» и, если дождемся, будет в «Баунти».
На закате своей творческой жизни – на прогретом субтропическим солнышком закате – Колин успевает едва ли не больше прежнего. В 2007 году, достигнув семидесяти лет, она подводила итоги, сомневаясь, много ли еще удастся написать: унаследованное от матери заболевание глаз лишило ее зрения на одном глазу и подтачивало второй. Писательница торопилась завершить серию «Властителей Рима». Первоначально она хотела остановиться на смерти Цезаря и гибели его убийц. Вышедший в 2002 году двухтомник «Октябрьский конь» – завораживающее чтение: здесь в единый узел сплетаются исторические события, последствия которых ощутимы и спустя два тысячелетия, и живые, складывающиеся на глазах читателя, отношения между людьми. В книге охвачены экономические и политические соображения и частная выгода; волнения александрийской черни, богатства и коррупция Малой Азии, опасности мореплавания, точные детали сражения при Филиппах, родословная правителей Рима; различные проявления общечеловеческой природы, плоды воспитания и симптомы болезней (Маккалоу, со своим медицинским образованием, высказывает интересные и для профессиональных историков предположения о природе эпилептических припадков Цезаря, а у преемника Цезаря, будущего императора Августа, диагностирует астму с аллергией на пыль). Иллюстрирующие книгу портреты главных действующих лиц рисовала сама Колин, ориентируясь на античные бюсты: рисование было ее увлечением с детства наряду с чтением, и, выбирая себе в тридцать лет источник дополнительного приработка, она сначала попробовала живопись (тоже, кстати, успешно), а потом уж, на радость нам, литературу. Наряду с портретами, максимальным выражением свободы автора («такими я их вижу»), все тома «Властителей Рима» снабжены и несколько неожиданным для жанра исторического романа аппаратом: не только списком персонажей, но и подробным словарем терминов. В авторских комментариях Колин строго размежевывает свои гипотезы и общепринятые теории, отграничивает предположения от установленных наукой фактов. Иными словами, можно читать любую книгу в этой серии как роман, ведь автор соблюдает главное условие художественного текста – ощущение прошлого как становящегося, непосредственное переживание, присутствие во времени.
А можно привлечь семитомник и как дополнительное чтение по истории античности.
Основа такой работы – сбор материала. «Сначала я делаю выписки, потом дважды их перепечатываю, и они вот тут», – пояснила Колин корреспонденту, прилетевшему к ней за тысячи миль ради юбилейного интервью. «Вот тут» – понятное дело, в голове. А чтобы прочнее укладывалось, Колин так и не перешла с громоздкой электрической машинки IBM на компьютер. В узком кабинете норфолкской виллы она вращается на инвалидном кресле (подводят и мышцы спины) между трехсторонним, в форме буквы П, столом: машинка, рукописи, стопки отпечатанных заметок. Вымысел можно создавать и вслепую, диктуя секретарям – население острова, где всего-то значилось 2300 человек, ощутимо увеличилось за счет свиты Маккалоу, тех, кто читает ей вслух и печатает под ее диктовку. Но исторические книги – только своими руками, выписав и дважды перепечатав каждую деталь. Вот почему, когда настойчивые письма читателей и собственные размышления над историей убедили Колин Маккалоу, что «поворот к империи» следует довести от Мария и Суллы не до гибели Цезаря, но несколько дальше, до падения Антония и Клеопатры и утверждения Октавиана Августа в качестве единого императора Европы и Азии, она принялась за седьмой том. И лишь закончив его к своему семидесятилетию, вернулась к той серии детективов, которую начала в 2006 году, и теперь стабильно выпускает в год по очередному приключению детектива Дельмонико (для XXI века и это – ретродетективы, действие происходит в Америке 1960-х). Осуществила Колин Маккалоу и давнюю озорную затею, опубликовав в 2008 году своеобразный фанфик к «Гордости и предубеждению» Джейн Остин. Нелюбимая Джейн Остин средняя из сестер Беннет, педантичная, некрасивая, сухая Мэри, которой всего-то уделено в романе восемь фраз, в этом продолжении становится главной героиней, ученой, феминисткой, борцом за права бедных. Мэри достаются потрясающие приключения, хороший муж, интересное дело, а главное – независимость. Книга так и называется «Независимость Мэри Беннет».