Еще фантастичнее волшебные сказки что

^ УСЛОВНОСТЬ ВЫМЫСЛА В СКАЗКЕ

Мы говорили, что сказке как жанру фольклора свойственны все черты искусства, тради­ционно сообща творимого наро­дом. Это есть то общее, что объединяет сказку с любым видом фольклора. В чем же состоит специфика сказки, отличающая ее от других жанров народного творчества?

Не требует доказательств мысль о том, что сказочники нару­шают правдоподобие. Смещение реального плана в изображении — отличительная черта всех сказок.

В сказках о животных неправдоподобно спорят, разговаривают, ссорятся, любят, дружат, враждуют звери: хитрая «лиса — при бе­седе краса», глупый и жадный «волк-волчище — из-под куста хватыщ», «мышка-погрызуха», «трусоватый заюнок-кривоног, по гор­ке скок». Воеводой над лесными зверями объявляет себя кот Котофей Иванович. Курочка ряба уговаривает бабу и деда не пла­кать по разбитому яйцу. Петух угрожает лисе и выгоняет ее из заячьей избушки. Все это неправдоподобно, фантастично.

Еще фантастичнее волшебные сказки. Что ни сказка, то новое чудо: скатерть-самобранку сменяет чудесный клубок, который, разматываясь, ведет героя к заветной цели, за рассказом про жи­вую и мертвую воду идет повествование о гребешке, который вдруг превращается в высокий и частый лес. Текут молочные реки в кисельных берегах. Василиса Премудрая обращается в серую кукушку. Сказочный герой попадает в медное, серебряное, золотое царство. Летит над темными лесами и широкими полями ковер-самолет. Иван-царевич бьется со змеем — чудовищем о двенадцати головах. В одну ночь строятся хрустальные замки, белым камнем мостят широкие дороги. С неописуемой красавицей скачет на се­ром волке Иван — сказочный победитель всех жизненных неудач и бед. Слепит огнем своих радужных перьев невиданная жар-птица. Бешено поводя глазами, мчится по полю дикая кобылица, верхом на ней сидит и крепко держится за хвост Иван, которому кобылка за удаль подарит конька. По чудесному щучьему велению на печи по всему государству разъезжает удачливый Емеля. Поразительно живой и яркий сказочный мир свидетельствует о дерзости, высоте и богатстве художественной мысли народа.

Возьмем ли мы бытовую сказку и здесь увидим, что нет сказок без фантастики. Батрак Иван, посланный попом, умудряется со­брать с чертей оброк. К бедняку привязывается невидимое, но хорошо ему известное прилипчивое Горе-горемычное. Горе застав­ляет бедняка пропить в кабаке борону и соху, доводит его до пре­делов нищеты. Только придавив Горе камнем, бедняк уходит от нужды. Крестьянин-старик зовет попа на похороны козла, обещая священнослужителю двести рублей, которые козел будто бы при смерти отказал попу. И поп согласился исполнить обряд. Узнав об этом, архиерей разгневался, но гнев его утих, когда выяснилось, что и ему козел оставил довольно крупную сумму. Архиерей об одном пожалел: «Зачем козла заживо не соборовали!» Все это вы­думки, небылицы, но без них не было бы и самих сказок.

А сказки на тему «Не любо — не слушай, а врать не мешай»?! Это полнейшая несуразица, умноженная вдвое и втрое. Журавли уносят мужика на небо вместе с лошадью и телегой. Сорвавшись вниз, мужик упал в болото. Еле выбрался, закаялся на телеге ез­дить. Другой сказочный герой вставал поутру, обувался на босу ногу, топор надевал, трое лыж за пояс подтыкал, дубинкой под­поясывался, кушаком подпирался и шел своим путем. Все это че­пуха, смешная небылица.

Итак, сказки воспроизводят невероятные события, дела, по­ступки. В сказке реальность представлена неправдоподобно. Зачем этот вымысел в сказке, чем обусловлена ее фантастика? Ответить на эти вопросы поможет разбор известной сказки «Горе».

Жили два мужика: бедный и богатый. У бедняка «иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки — мал мала меньше — плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик, как рыба об лед, а все ничего нет». Пришел бедняк к богачу и просит: «Помоги моему горю». Заставил богач бедняка у себя работать. «Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит». Получил за это плату — ковригу хлеба. Привяза­лось к бедняку Горе. Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит: «У меня денег нет!» — «Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в ка­бак, да. полушубок по боку». Пошли мужик и Горе в кабак и про­пили полушубок. Начал мужик пьянствовать с Горем. Все пропи­ли, и вот, когда не стало ничего в доме, Горе повело мужика в поле и велело камень поворотить. Под камнем оказалось золото. Насы­пал мужик телегу золота, а от Горя избавился — привалил его тем же камнем. Далее в сказке рассказано, как богач позавидо­вал бедняку, поехал в поле, поднял камень и выпустил Горе, что­бы оно опять разорило его бывшего батрака, а Горе возьми и при­вяжись к самому богачу — разорило его дочиста.

Возникает вопрос: почему сказочник не рассказал о тяжелой доле бедняка просто, не прибегая к фантастическому образу Горя? Ответ, по-видимому, простой: представление крестьян о горе-бед­ствии издревле было олицетворено в некоем невидимом человеко­подобном существе, действием которого они и объясняли вдруг пришедшее несчастье, бедность. Это фантастическое существо, естественно, появилось и в сказке, посвященной теме бедности и богатства.

Ответ может показаться вполне удовлетворительным.

Вспомним, однако, что фантастическое Горе появляется в сказ­ках не каждый раз, когда идет речь о бедности, о тяжелой доле крестьянина-бедняка. Таких сказок можно назвать немало. Вот начало одной из них: «Жили они в убогой избенке об одном окон­це и в великой бедности: такая бедность была, что окромя хлеба черствого, почитай, и не едали ничего, а иной раз и того еще не было». Здесь и дальше в сказке о фантастическом Горе не сказано ни слова.

Почему же в одном случае Горе выступает как сказочное су­щество, а в другом о нем ничего не говорится? Это ведет к важ­ному выводу: самим существованием фантастического представле­ния у крестьян нельзя объяснить его появление в сказке. Сущест­вование фантастических образов в сознании людей создает лишь возможность появления фантастики и в сказке. Самый же факт присутствия того или иного фантастического образа в каждом от­дельном случае в данной сказке надо объяснять особо и другими причинами.

Конечно, в каждом отдельном случае замысел сказочника рас­крывается особо, но общая черта всех сказок, подобных сказке «Горе», — стремление вмешаться в объективно-реальный ход со­бытий, указать на возможность преодолеть ограничивающие чело­века реальные условия жизни. Об этой черте сказок точно писал А. М. Горький: «В сказках прежде всего поучительна «выдум­ка» — изумительная способность нашей мысли заглядывать далеко вперед факта» 15

Сказка «Горе» и другие, подобные ей, убеждают нас в том, что в них преобладает стремление сказочников изложить задуман­ную мысль. Этой мысли и подчиняется вся художественная систе­ма образов в сказке. Сказочник ставит героев в придуманные, нереальные ситуации. Он не считается с правдоподобием, допуска­ет смещении реального плана в изображении жизни. Идея в сказке предопределяет сюжетное действие, образные формы воспроизве­дения реальности. Фантастика — единственно приемлемое для ска­зочника средство воплощения замысла. Особая идейно-художест­венная задача в сказке требует и особых форм изображения жиз­ни. Обычные формы правдоподобного изображения действитель­ности тут неприемлемы.

Разбор и других сказок может подтвердить справедливость суждения о таком назначении фантастики. Надо лишь принять во внимание, что особый характер влияния идеи на образ не вызыва­ется непременно тем свойством, что каждая сказка воплощает мечту народа. Случай, который мы разобрали, анализируя сказку о Горе, хотя и распространенный, но всего лишь один из многих других. Возможны и иные причины смещения реального плана в сказочном изображении действительности.

Пошла курочка с кочетком в лес по орехи. Кочеток на орешне орехи рвал, вниз кидал, а курочка на земле подбирала. Кинул ко­четок орешек и попал курочке в глазок. Курочка пошла и плачет. Ехали мимо бояре, спрашивают: «Курочка, курочка! Что ты пла­чешь?» — «Мне кочеток вышиб глазок». — «Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?» — «Мне орешня портки разодра­ла». — «Орешня, орешня! На что ты кочетку портки разодрала?» — «Меня козы подглодали». — «Козы, козы! На что вы орешню под­глодали?» — «Нас пастухи не берегут». — «Пастухи, пастухи! Что вы коз не бережете?» — «Нас хозяйка блинами не кормит». — «Хозяйка, хозяйка! Что ты пастухов блинами не кормишь?» — «У меня свинья опару пролила». — «Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?» — «У меня волк поросеночка унес». — «Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка унес?» — «Я есть захотел, мне бог повелел».

В чем смысл этого сказочного повествования, прибегающего к нарочито условным образам и ситуациям? Основу сказки состав­ляют поиски виновного. Казалось бы, виноват петух — он выбил курице глазок, неловко бросив орех, но не тут-то было. Петух сослался на орешню, орешня на коз, козы на пастухов. Разбира­тельство вины затягивается и запутывается. Обратим внимание на то, как призрачна и случайна связь причин и следствий. Ска­зочник, несомненно, смеется — ирония очевидна. Сказка высме­ивает людей, которые, решаясь разбирать вину, ищут виновных не там, где следует. Разбирательство вины превращается в неле­пицу. Именно поэтому так призрачна и случайна связь причин и следствий. Всего интереснее то, что виновника вообще не оказа­лось. Казалось бы, всему виной волк: «есть захотел», но ведь вол­ки задирают лишь «обреченную» скотину, ту, что «бог повелел». «Что у волка в зубах, то Егорий дал», — говорит пословица. Егорий — христианский святой, заменивший в свое время хозяина волчьих стай, от которого, по языческим представлениям, эти хищ­ники получали пищу. Оказывается, никто не виноват: божье дело.

Лукавый замысел сказочника, высмеивающего явную нелепи­цу, воплощен в условную художественную форму. Он не считает­ся с правдоподобием в изображении жизни. Вполне допустимо, что мысль о нелепости разбирательства вины могла быть воплощена и в иные формы, но тогда сказка утратила бы главное — свой убийственно иронический смысл. Ведь сказка пародирует, вы­шучивает, высмеивает, она нарочито серьезно говорит о явных нелепостях и несуразностях. В нарочитом вымысле обнаружи­вается оценка всякого неумного разбирательства причин и след­ствий. Сказка своим обобщенным смыслом напоминает посло­вицу.

В любой сказке характерной приметой фантастического хода действия является зависимость вымышленных ситуаций и обра­зов от идеи, которая лежит в ее основе. Стремление воплотить поэтический замысел может привести к полному переносу дей­ствия в выдуманный мир. От начала до конца наполнена фан­тастической выдумкой сказка о лисе и волке: притворившись мертвой, лиса лежит на дороге. Мужик, обрадованный наход­кой, — мол, сгодится мех старухе на воротник, — бросает лису в сани. Лиса сбрасывает с воза рыбу — мужик остается ни с чем. Волк ловит рыбу, опустив хвост в прорубь. Лиса едет на волке, который поверил, будто она разбила голову. Сказки о продел­ках лисы, о бедах волка, передаваемые посредством откровен­ной выдумки, по-своему обусловлены их особым смыслом. Ска­зочники доносят мысль, которая вне фантастики не может быть раскрыта: хитрость и лукавство бесконечны, как бесконечны глупость и простота. Когда они встречаются, возможны самые нелепые и невероятные положения. Естествен здесь перевод жизненного материала в условно-художественную, порой — в чисто иносказательную форму.

В волшебных сказках создан целый мир фантастических предметов, вещей и явлений. В медном, серебряном и золотом царствах, разумеется, свои законы и порядки, не похожие на известные нам. Здесь все необычно. Недаром волшебные сказки предупреждают слушателя уже в самом начале словами о неве­домом тридевятом царстве и незнаемом тридесятом государстве, в котором произойдут «неправдошние» события и будет поведа­на затейливая и занятная история удачливого героя. Конечно, было бы напрасным в каждом отдельно взятом элементе этой сказочной фантастики искать прямую обусловленность его об­щей идеей повествования. Функция сказочного образа может быть вызвана и соображениями внутренней логики фантастики. Однако в целом смещение реального плана при изображении действительности в сказках обнаруживает прежде всего актив­ное отношение сказочников к жизни, их стремление внушить слушателям определенную мысль: в фантастическом повество­вании воплощали мечту, высмеивали людские пороки и недо­статки. В этом смысле сказочный вымысел всегда педагогичен. Об активной педагогической направленности сказки свидетель­ствует желание сказочника передать мир по-своему, победить все невзгоды, лишения, установить справедливые порядки на земле. Сказка пробуждала и воспитывала лучшие качества в людях.

О первенствующей роли идеи в сказке говорят высказыва­ния многих писателей, которые постигали свойства сказочного вымысла в своей творческой работе. По словам известного фран­цузского писателя-сказочника Шарля Перро, «мораль» являет­ся «основным моментом во всякого рода сказке, ради которой они и создаются» 16 Говоря о народных сказках, Перро пишет о «заурядных семьях, где похвальное желание поскорее обучить детей (т. е. стремление привить определенные правила поведе­ния, желание внушить какую-нибудь мысль. — В. А.) заставля­ет родителей выдумать истории, лишенные всякого смысла» (т. е. фантастику, неправдоподобные события, образы, положе­ния; курсив мой.—В. А.) 16 . В этом суждении Перро отмечено, что первое место принадлежит идее, оценке действительности, поучительности, а второе — образности. Перро понимал услов­ность фантастической выдумки в сказке и зависимость сказоч­ной выдумки от замысла повествователя.

Об этом же писал и А. С. Пушкин в заключительных стихах «Сказки о золотом петушке»:

Сказка ложь, да в ней намек!

Добрым молодцам урок.

Шамаханская царица исчезла, как бывает только в сказках; сраженный в темя, «с колесницы пал Дадон», — это ложь, вымысел, фантазия, но во всем этом есть смысл, идея, «урок»: дал слово — держи!

Сказочная фантастика, выраженная в специфических фор­мах, с особой остротой выражает устремления народа, его меч­ты, желания, надежды. В сказках встретишь и дерзкую мечту об иной, светлой и справедливой жизни, и стремление отдаться очарованию яркого вымысла, забыв на миг неустроенную жизнь, и желание, хотя бы в фантазии, с нескрываемым наслаждени­ем наказать барина, попа, купца, и, наконец, просто потреб­ность, выслушав смешной рассказ о незадачливых героях, вер­нуть силы, истраченные днем. В фантастике сказок воплоща­лось все, что волновало сердце и ум народа. Глубокая народ­ность — естественная особенность такого вымысла.

Кто не знает чудесной сказочной истории о том, как всесиль­ный Морозко одарил богатством бедную крестьянскую девушку! Та жила с мачехой, было ей и трудно и голодно. Перевернешь­ся — бита, не повернешься — бита. А родная дочь у мачехи что ни сделает — за все гладят по головке: умница. Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топи­ла, избу мела — все еще до свету. При такой жизни другие ли­шения были девушке не так страшны. Когда по злому приказу мачехи она оказалась в лесу на трескучем морозе, Морозко, пы­тая ее стойкость, спросил: «Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?» Она чуть дух переводит: «Тепло, Морозушко, тепло, батюшка». Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал: «Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, крас­ная? Тепло ли тебе, лапушка?» Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит: «Ой, тепло, голубчик Морозушко!» Тут сжалился Мороз над девицей, окутал ее теплыми шубами, ото­грел пуховыми одеялами. На другой день нашли девицу под вы­сокой елью, веселую, румяную, в собольей шубе, всю в золоте и серебре, а рядом — короб с богатыми подарками.

По-другому поступил Мороз с родной дочерью мачехи. По­завидовала старуха падчерице, велела везти в лес и свою бало­ванную дочь-неженку. «Тепло тебе, девица?» — спросил ее Морозко. А она ему: «Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Мо­розно. » Морозко спустился ниже. «Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?» — «Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко. » Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал. «Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!» — начала ругаться девица. Рассерженный Морозко окостенил старухину дочку.

Сказки — своеобразный идейно-эстетический и этический кодекс народа, здесь воплощены нравственные и эстетические понятия и представления трудового народа, его чаяния и ожидания. В сказочной фантастике отражаются черты народа, ее создавшего. В радостном и светлом вымысле отражена вера на­рода в победу над черными силами гибели, разрушения, вера в социальную справедливость. «. От ее слов,—вспоминал А. М. Горький о сказках бабушки, — всегда оставалось незабы­ваемое до сего дня чувство крылатой радости. Чудеса ее песен и стихов, нянькиных сказок возбуждали желание самому тво­рить чудеса» 14 .

Говоря об основных свойствах сказочной фантастики, мы подчеркивали, что в сказочном повествовании нарушается прав­доподобие. Однако смещение реального плана в изображении жизни не приводит в сказках к уходу от действительности. Глу­бокая истина разобранных нами сказок органически соединяет­ся с конкретными художественными формами, в которых и вы­ражена главная мысль сказок. Для уяснения особенностей ска­зочного жанра необходимо сказать о соотношении вымысла и жизненной правды.

Сказка «Солдат и черт» несложна, связь фантастического вымысла и жизненной правды в ней предстает особенно ясно. Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать. «Хоть бы, — говорит, — черт меня туды снес!» А он тут как тут. Взял с солдата слово отдать в обмен душу. Черт стал солдатом, а солдат чудесным образом попал к своим родным. Тяжелой оказалась служба в солдатах. Черта за всякую провинность би­ли. Стоял черт на часах, пришел генерал и ткнул в зубы: ремни не на животе. Пороли черта каждый день. Минул год, вернулся солдат. Несказанно обрадовался черт. И про душу забыл: как завидел, все с себя долой. «Ну вас, — говорит, — с вашей и службой-то солдатской! Как это вы терпите?» И убежал.

Сказочный вымысел не уводит от жизненной правды, а по­могает постичь ее. Даже черт, обладающий нечеловеческой силой, не выдержал того, что легло на плечи солдата. Царская служба невероятно тяжела. Сказочный вымысел служит раскрытию жизненной правды. Выдумка народных сказок не произвольна. _ В сказке «Солдат и черт» жизненной правдой проникнут каждый поворот в развитии вымышленных событий, каждый поступок героев. Персонажи по-своему действуют в соответст­вии с реальностью, а самое действие разворачивается в соответ­ствии с жизненной правдой. Если черт стал солдатом, то он должен разделить все невзгоды службы: солдат били за всякую провинность, за малейшее нарушение армейского устава.

В другой сказке сказочник сделал кота Котофея воеводой, но, допустив этот вымысел, он уже считался с правдой «обществен­ного положения» воеводы. Котофея боятся звери, его задаривают подарками, он принимает взятки как должное. Перед нами на­стоящий воевода, владыка живота и смерти своих подчиненных.

Эта же особенность присуща сказке о войне грибов. В старые времена царь Горох воевал с грибами. Гриб-боровик, над гри­бами полковик, приказал: «Приходите вы, белянки, ко мне на войну!» Отказались белянки: «Мы столбовые дворянки! Не пой­дем на войну». Сказочник произвольно сделал именно белянок столбовыми дворянками, может быть, считаясь только с одной особенностью этих грибов: они чем-то схожи с белолицыми и белорукими дворянками. Но, поступив так, сказочник смог объяснить, почему белянки не пошли на ‘войну. Рыжики в сказ­ке — богатые мужики, и те тоже не идут на войну. Безобидная сказочка прозрачно намекает на реальные факты уклонения бо­гатых от воинской повинности. Жизненная правда проникает в фантастический вымысел, организует его по всем правилам жизненной логики.

Правду сказочного вымысла не следует упрощать. Она не выражается в прямом соответствии изображения истине. Полна невероятной выдумки сказка о семи братьях-близнецах Симе­онах. У них всех одно имя, и все такие удальцы, что равных им не найти. Один из братьев сковал железный столб в два­дцать саженей, а каждая сажень — расстояние от кончиков паль­цев одной руки до кончиков пальцев другой, второй брат поднял столб и врыл его в землю, третий залез на столб — уселся на самом верху и увидел, «как и что творится по белу свету», увидел села, города, даже усмотрел в далеком тереме прекрасную царевну. Четвертый брат построил корабль, да не простой — ходит по морю, «как посуху». Пятый сумел удачно торговать разными товарами в чужих землях, шестой смог вмес­те с кораблем, людьми и товарами нырнуть в море, плыть под водой и вынырнуть, где надо, а последний, седьмой, брат умуд­рился заманить на корабль чудную царевну. Умение и удаль всех семерых пригодились — братья увезли царевну и от погони ушли. Веселая, полная невероятных приключений сказка — откровенная небылица. Поэтому в конце сказки сказочник и дал волю насмешке: «Была у меня клячонка, восковые плечонки, плеточка гороховая. Вижу: горит у мужика овин; клячонку я поставил, пошел овин заливать. Покуда овин заливал, клячонка растаяла, плеточку вороны расклевали». Тут уж никак нельзя усомниться в том, что и сказка — шутка. Тем не менее сказоч­ная история увлекает мечтой о неограниченных возможностях человека. Во имя этого и рассказывалась сказка. Она соотно­сима с жизненной правдой, но воспроизведение реальности тут не простое, не зеркально точное, а соединяется со свободной игрой воображения.

Такова, например, и басня. Сходный творческий прием мы най­дем во всяком сатирическом произведении, во всех фольклор­ных и литературных произведениях, которые используют фан­тастику. Чтобы отличить сказку от всех этих произведений, на­до установить специфику ее традиционно сложившейся фантас­тики. Народная сказочная фантастика должна быть изучена исторически.

Своеобразие фантастики в сказках сочетается с другими ее особенностями как жанра устно-поэтической прозы. Понять спе­цифику сказочного жанра можно, лишь конкретно охарактери­зовав особенности поэтики сказок, вскрыв социально-историчес­кие корни их вымысла, проанализировав сказочные темы, идеи, образы, стиль.

Источник

• ← ужин почему так называется
• коды аниме товер дефенс симулятор роблокс →