товарищ тихомиров кто такой

Офицерская честь генерала Тихомирова

Писать воспоминания о Вячеславе Валентиновиче Тихомирове не предполагал, так как память отчётливо зафиксировала разговор с ним в январе 2000 года, когда генерал-полковника Тихомирова только-только назначили командующим внутренними войсками.

Продолжая отстаивать свои убеждения, очередной оперативный сбор руководящего состава войск главком посвятил рассмотрению возможности многоуровневого управления войсками при подготовке и в ходе выполнения ими служебно-боевых задач с использованием новых информационных технологий. Одни названия проведённых на том сборе занятий красноречиво говорят сами за себя: «Усиленный батальон оперативного назначения в специальной операции по уничтожению бандгрупп с применением технических средств разведки», «Действия органов управления и войск при отражении нападения на охраняемый объект», «Развёртывание группировки сил и средств для проведения специальной операции». Таким образом, в основу подготовки войск главком положил полевую выучку, внедрение боевого опыта последних лет, совершенствование тактики ночной подготовки личного состава подразделений и воинских частей. Эта работа и ещё целый ряд его крупных управленческих решений, таких как обеспечение средствами индивидуальной защиты, средствами связи, оборудование по последнему слову техники хирургического корпуса в Центральном военном клиническом госпитале и некоторые другие, позволили значительно сократить потери в людях.

Источник

2 танка зажали — 30 трупов увезли: Бездействие российского генерала привело к трагедии в Первой Чечне

В сети обнародовали слова офицеров СОБР во время кровавого штурма Грозного в 1996.

Звёздочки на погоны генералов обмываются солдатской кровью. Источники фото: lenta.ru, mensby.com

Ребята, которые пошли на предотвращение штурма Грозного со стороны боевиков в 1996 году, попали в засаду. Их расстреливали на ровной местности. Нужно было лишь два танка, а получилось больше 30 трупов наших солдат.

«Мы просили всего ***** два танка с 10-ти утра и до шести вечера, и не было бы столько гробов наших солдат. И пусть генерал Тихомиров знает, что он *****», — прямая речь майора Умрилова сразу после боя.

Умрилов ещё в 1996 году пожелал, чтобы запись попала в на «Первый канал».

«Мы смогли найти и вывезти 23 трупа. Тридцать бойцов — не найдены», — Умрилов срывается на мат.

«Ни Ельцин, ни все остальные ****** не позаботятся о нашем погибшем товарище, у которого осталось двое грудных детей», — майора поддерживают его подчинённые.

Видно, что ребята издёрганы боем. На одном из своих БТР они смогли сделать невозможное. Не помочь, но вывезти трупы героев, чтобы враги не уродовали их тела.

Судя из записи, командующий Тихомиров сообщил, что танки вышли и скоро помогут окружённым. Те сопротивлялись до последнего. Помощь не пришла.

«Умирали пацаны страшно. Умирали пацаны просто. И не каждый был снаружи прекрасным. И не все были высокого роста», — слова песни Шевчука о Первой Чечне.

Генерал Тихомиров «променял» звёздочки на своих погонах на солдатские гробы в Грозном в Первой Чечне. Трудно понять, почему генерал не захотел выделить всего два танка для того, чтобы те «погасили» гнёзда сепаратистов. СОБР смотрел, как убивали его бойцов и не мог даже вывезти трупы.

Источник

Лица «Народной воли». Лев Тихомиров: отрекшийся, но не предавший

Драматичность биографий тех, кто стоял у истоков «Народной воли» и сыграл немалую роль в ее истории, не обязательно оказывалась связана с яркими актами противоборства с властями и трагическим финалом жизни на виселице или в тюремном каземате. Не менее наглядной для понимания феномена этой организации и эпохи, в которой жили ее создатели, оказывается и судьба того, кто решил отречься от убеждений молодости.
Лев Тихомиров — член Исполкома «Народной воли», один из идеологов партии, автор и соавтор ее программных документов — во всеуслышание отказался от своих революционных взглядов, порвал отношения с бывшими товарищами и превратился в твердого защитника абсолютной монархии.
Никто из бывших соратников Тихомирова, кажется, не пытался объяснить его выбор какой-то циничной выгодой. Все понимали, что в личности бывшего видного народовольца произошел крайне болезненный надлом, который так и не позволил Тихомирову прийти к миру с собой. Возможно, в этом заключается судьба тех, кто отрясает прах былых убеждений, чтобы искренне служить новым кумирам.

«Само пристало»

Одно из прозвищ, которое получил Тихомиров в среде народовольцев, было достаточно неоригинальное: Старик. Он действительно был слегка старше большинства членов Исполкома партии террористов. Тихомиров родился в 1852 году в крепости Геленджик в семье военного врача. Его отец Александр Александрович Тихомиров происходил из старой поповской семьи — на протяжении нескольких поколений его предками были священники, служившие в одном приходе в селе Ильинское под Тулой. Семья была достаточно религиозной и консервативной. Некоторые бывшие соратники Тихомирова пытались объяснить его измену революционным убеждениям в том числе «отягощенным» происхождением. Впрочем, едва ли у Николая Кибальчича — технического гения «Народной воли» и тоже сына священника — эта «наследственность» была многим лучше. Сам Тихомиров, впрочем, с большой теплотой и уважением относившийся к своему отцу, позже говорил, что Александр Александрович оставил в нем «зародыши монархизма» не столько изложением какой-то системы взглядов, сколько «чувством» — например, той теплотой, с которой он мог говорить об императоре Николае I.

Лев Тихомиров в юности Фото: Wikimedia Commons

В 1864 году Тихомиров поступил в гимназию в городе Керчь. Классом старше в той же гимназии учился другой будущий народоволец Николай Желябов. Несмотря на коренной перелом, который претерпели его взгляды, Тихомиров и позже, вспоминая гимназические годы, отзывался о Желябове крайне тепло. То, что из одной гимназии вышли два революционера-террориста, могло бы показаться примечательным фактом, однако это, скорее, объясняется общим настроением эпохи. 1860-е годы для русской молодежи были временем ниспровержения авторитетов и воспитания «нигилистических» взглядов. Как позже объяснял Тихомиров: «Революционное сознание само ко мне пристало».

В 1870 году он поступает на медицинский факультет Московского университета, быстро включается в деятельность различных нелегальных объединений и становится видным представителем кружка «чайковцев», через который прошли многие будущие видные революционеры, включая Софью Перовскую, Сергея Степняка-Кравчинского и Петра Кропоткина. Там Тихомиров также обращает на себя внимание, прежде всего как талантливый публицист и теоретик.

Готовность сдаться

Сложно сказать, как сложилась бы судьба Тихомирова в дальнейшем, насколько прочны оказались бы его увлечения. Сам он позже не считал, что не был достаточно тверд в своих взглядах. Однако здесь на дальнейшую жизненную траекторию Тихомирова прямо повлияли действия властей: в 1873 году он оказался арестован на квартире другого «чайковца» Сергея Синегуба. Поводом к задержанию оказались обнаруженные на квартире написанные Синегубом стихи «возмутительного» содержания.

Тихомиров писал, что именно опыт столкновения с полицейской и тюремной властью и связанные с этим переживания превратили его в революционера: «Мое теоретическое представление о “неприятеле” начало только оформляться в живое, действительное. Я начинал видеть против себя действительно неприятеля, начинал пропитываться сознанием, что между нами нет ничего общего, никаких человеческих связей». Он объясняет, что именно тогда почувствовал личную злобу и принял революционные идеи, «дотоле воспринимавшиеся мной лишь наружно, с беспечным добродушием мальчика». Он отказался давать показания на товарищей и как-то сотрудничать со следствием. В итоге, несмотря на весьма шаткие доказательства и незначительность выявленных эпизодов, Тихомирова сочли опасным государственным преступником и почти пять лет продержали за решеткой в одиночной камере. Как выяснилось в дальнейшем, четыре года из пяти он фактически оставался в тюрьме из-за следственного дела, по которому лишь давал показания, но так и не был обвинен.
Именно в тюрьме будущий народоволец попал в ту ловушку, которая определила его дальнейшие жизненные мытарства и метания между непримиримыми лагерями. Он твердо желал быть приверженным принципам среды, к которой принадлежал, а потому последовательно соблюдал все принятые среди революционеров правила в отношениях с полицией и следователями. Однако тем самым на его плечи взваливалась ноша, которую слабый физически и не обладающий сильной волей Тихомиров практически не мог вынести. Полная изоляция в одиночной камере Петропавловской крепости, где он провел больше года, приводила его в полное отчаяние. «Мои нервы развинтились до невозможности. Сердцебиение так усилилось, что я не мог ни лежать, ни ходить». Стоит отметить, что заключенные в Петропавловской крепости получали достаточно хорошее питание, обращались с ними корректно, невыносимой оказывалась именно изоляция. В этом состоянии дошедший до предела Тихомиров решил сдаться. Позже он писал, что, решаясь, не собирался совершать какой-либо подлости, а просто чувствовал, что больше не в силах бороться. Впрочем, сумбурное письмо Тихомирова к следователю осталось без последствий. А вскоре у него появился источник сил: Тихомирова перевели из крепости в Дом предварительного заключения. Несмотря на то что молодой революционер по-прежнему продолжал сидеть в одиночной камере, режим заключения в этой тюрьме был гораздо менее строгий — политические узники наладили различные способы общения между камерами, могли ходить на общие прогулки. Здесь Тихомиров начал получать различную, прежде всего эмоциональную поддержку. По-видимому, внешнее признание, какие-то зримые признаки одобрения занятой им позиции были довольно важны для умного, но не слишком волевого Тихомирова. Сомнения и отчаяние рассеялись, а злость на власть и ее прислужников отлилась в твердые формы.

Илья Репин. Картина «Арест пропагандиста», 1880 Фото: Wikimedia Commons

Жених Софьи Перовской

По отношению к политическим заключенным в Доме предварительного заключения действовал достаточно либеральный режим свиданий: к ним допускали не только родственников, но и просто знакомых. Вскоре Тихомирова начала регулярно посещать Софья Перовская (к тому времени ее выпустили из тюрьмы на поруки отцу и она жила в Петербурге). Она знала его по кружку «чайковцев» и очевидно ценила, кроме того, много лет находящийся в заключении и твердо держащийся (все колебания оставались лишь достоянием его совести) Тихомиров вызывал большое сочувствие. Чтобы облегчить получение свиданий, Перовская объявила себя невестой Тихомирова.

Странное обаяние Перовской, под которое попадали многие ее товарищи, а также ее способность к сердечной поддержке и состраданию к тем, кто оказался в беде, по-видимому, сильно подействовали на узника одиночки. Во всяком случае, когда Соня заговорила о возможности заключения брака — скорее, для того, чтобы поддержать товарища, которому грозила ссылка в Сибирь, — он воспринял это с большим энтузиазмом и поспешил сообщить о намерении родным. Дальнейшее распространение новости о предстоящем браке, по-видимому, привело Перовскую в некоторое смущение. Кроме того, когда выяснилось, что сибирская ссылка обвиняемым, скорее всего, не грозит, она быстро отказалась от этой затеи. Так получилось, что ее настоящим избранником позже стал товарищ Тихомирова по Керченской гимназии Николай Желябов. Тем не менее «тюремный роман», пусть и начавшийся как фикция и формально завершившийся ничем, оставил определенный след в их отношении друг к другу. Прежде всего это касалось впечатлительного Тихомирова, однако и Перовская, несмотря на случавшиеся размолвки, ссоры, определенно относилась к нему позже с теплой симпатией.

В 1878 году наступило время освобождения — на «процессе-монстре», вошедшем в историю как «Процесс 193», в котором следствие решило объединить дела самых разных революционных агитаторов (прежде всего, участников «хождения в народ»), Тихомиров был осужден, однако ему зачли срок предварительного заключения. Некоторое время после освобождения он продолжал колебаться: с одной стороны, его как одного из мучеников процесса с распростертыми объятиями встречали в сохранившихся и вновь возникших нелегальных кружках, с другой — он все же пытался вернуться к легальной жизни, продолжить обучение в университете. Однако ректор Тихонравов сообщил, что готов лишь выдать ему формальную справку об отчислении за невнесение платы. «Да и к чему вам? Вы уже и по летам пропустили свой срок», — сказал ректор Тихомирову на личном приеме. После этого сила тяготения направила его в революционную среду. Тихомиров перешел на нелегальное положение, а позже стал одним из создателей «Народной воли».

Революционер и отец семейства

Газета «Народная воля», 1880 Фото: Wikimedia Commons

Это заставляло Тихомирова чувствовать себя не вполне в своей тарелке. Вскоре на это повлияли и личные обстоятельства. В 1880 году Тихомиров заключил брак с Екатериной Сергеевой. Его избранница, хоть и входила в Исполком «Народной воли» и прежде принимала участие в конспиративной деятельности, к моменту женитьбы, вероятно, несколько тяготилась положением, в котором очутилась. Во всяком случае, она настояла на том, чтобы брак был оформлен надлежащим образом, с венчанием в церкви (впрочем, к моменту венчания Сергеева была беременна). Для скрывающегося от властей Тихомирова это было непросто — в итоге он вступил в брак под именем Тихона Алещенко (позже, когда он порвал с революционерами, это стоило ему различных неприятностей, связанных с необходимостью доказывать, что брак и рожденные в нем дети — «законные»). Нельзя исключать, что для выходца из консервативной семьи с большой поповской родословной такое улаживание семейного дела было лучшим вариантом, несмотря на все сложности. Отношение к выбору Тихомирова у его товарищей было крайне настороженным — прежде всего, из-за того, что репутация Сергеевой как революционного бойца была невысокой.

В своих воспоминаниях, уже зная последующую судьбу Тихомирова, народоволец Михаил Фроленко писал об этом так: «Этой свадьбой и нельзя было революционеру быть довольным. Сергеева представляла из себя обычную мещанку (. ) Она и раньше, и после думала только о себе, о своем доме (. ) Тихомиров рад, что избавился от идейной Перовской и не замечает, что его оседлала простая баба и довела до того, чем он стал».

Перовская, впрочем, действительно отказалась приходить на свадьбу. В своих воспоминаниях Тихомиров упоминает, что «она была, как мне передавали, крайне обижена и раздосадована». Кажется, упоминание об этом содержит оттенок торжества.

Не знаю человека сего

Женитьба и рождение детей, впрочем, поставили перед ним новые задачи чисто практического свойства: революционеру теперь надо было заботиться о содержании семьи. Екатерина не была готова к принятой в кругу народовольцев аскезе и тем более не собиралась распространять ее на детей. Как живущему на нелегальном положении партийному деятелю, Тихомирову полагалось определенное содержание, однако брать из этого источника сверх самой необходимой меры считалось неэтичным. Зарабатывать абсолютно неприспособленный в бытовом отношении Тихомиров мог только словом. Вскоре он начал печататься в легальных журналах, которые были готовы принимать статьи от члена террористической партии под псевдонимом И. К. Кольцов. Статьи пользовались успехом и приносили приличный доход. Тихомиров мог почувствовать все соблазны теперь гораздо более подходящей ему спокойной жизни семейного популярного публициста — необходимость жить в подполье уже висела на нем как кандалы. Сам он уже позже, говоря о том, что сделало возможным его отход от революционеров, писал так: «Я давно стал жить с людьми вообще и в течение жизни все более вставал на общечеловеческую почву, а они, товарищи, замыкались в свой кружок, все более съеживающийся».

Константин Маковский. Картина «Портрет Александра II на смертном одре», 1881 Фото: Wikimedia Commons

Траур по императору

Подобно тому, как в одиночке Петропавловской крепости Тихомиров дошел до полного нервного истощения от изоляции, теперь его столь же тяжело угнетал страх попасться и быть разоблаченным. Он всюду видел угрозу шпионов и с трудом переносил это испытание. В 1880 году он даже обратился к товарищам с просьбой «отпустить» его, дать ему бессрочный отпуск от обязанностей члена Исполкома. Однако здесь ему пришлось ощутить, что значит присоединение к нелегальной революционной партии — Тихомирову напомнили, что выход из Исполкома запрещен уставом, что его ум нужен партии, которая, если необходимо, даст ему лишь краткий отпуск для приведения себя в чувство. По воспоминаниям народоволки Анны Прибылевой-Корба, присутствовавшей при этом объяснении, «говорил он с трудом, еле выдавливая из себя слова, сцена была в высшей степени мучительна».

Новым тяжелым потрясением для пребывающего в сомнениях и колебаниях революционера стало, наконец, завершившееся успехом для террористов покушение на Александра II 1 марта 1881 года. Хотя он и переживал из-за текущих неудач партии, такая «удача» подняла новую волну горьких переживаний — он не мог определиться в своем отношении к цареубийству. Во всяком случае, Вера Фигнер вспоминает, как вскоре после убийства он стал носить траурную повязку (которую, по ее словам, в те дни надели, главным образом, военные и чиновники), а также сходил в церковь для принесения присяги наследнику. Хотя товарищам он объяснял, что делает это для конспирации перед излишне подозрительным дворником, больше это похоже на предлог для совершения каких-то успокаивающих совесть поступков.

Впрочем, к неспокойной совести в связи с убийством царя позже добавились переживания за судьбу товарищей, которые совершили над монархом приговор «Народной воли», в том числе Софьи Перовской. Тихомирову и его супруге пришлось быть свидетелем провоза приговоренных к казни по улице, на которую выходили окна его квартиры. С чужих слов известен рассказ Тихомирова об этом событии, наполненный почти евангельскими страстями: «Я должен был подойти к окну и смотреть на это шествие, иначе это могло возбудить подозрение. Мы стояли у окна с женой, а рядом с нами стояла наша кухарка (. ) я замер на месте (. ) Подумайте: Желябов, Перовская, Тимофей Михайлов бывали у нас еще недавно! А наша прислуга словно нарочно всматривалась так пристально в лица привозимых (. ) Вот-вот, казалось, она узнает кого-нибудь из них и вскрикнет: “Да ведь я знаю этих господ!”»

Затравленный Лев

Однако отречься от своих товарищей Тихомирову предстояло позже. В 1882 году он вместе с женой, оставив детей своему отцу с матерью, выезжает за границу. На некоторое время, вдали от всевидящего глаза и всеслышащих ушей к нему возвращается бодрость. Он редактирует эмигрантскую прессу «Народной воли» и, кажется, вновь склоняется к поддержке дальнейшей революционной борьбы (тем более что в эмигрантских кругах он становится заметной фигурой с большим авторитетом). Однако затем он резко и публично рвет с революционной средой.

Выделить одну причину такой перемены трудно — Тихомиров был сложно устроенным человеком. Сам он, в частности, говорил как об отправной точке о тяжелой болезни родившегося в эмиграции сына, когда он, отбросив все колебания, обратился к Богу и примирился с ним (сын счастливо выздоровел). Но влияли на это и внешние обстоятельства — прежде всего, постоянная эмигрантская нужда и необходимость искать деньги для семьи (описания напряженной погони за заработком, досадливые замечания о собственном непростом положении и завистливые сообщения о чужих легких доходах постоянно появляются в письмах и дневниках Тихомирова). Наконец, Тихомиров подвергся довольно изощренной травле со стороны главы заграничной агентуры русской полиции Петра Рачковского. Этот талантливый полицейский чиновник, в задачи которого входило расстройство всякой работы русской эмиграции, довольно точно понял слабые стороны Тихомирова и решил вывести его из состояния равновесия. В донесениях он цинично писал, что ищет меры, «чтобы делать самое существование его невозможным в каком-либо заграничном пункте», и что по итогам его действий «русское правительство может получить в свое распоряжение этого опасного цареубийцу не какими-либо рискованными действиями, а вполне легально, как русского подданного, сошедшего с ума за границей».

Методы, использованные Рачковским, теперь могут считаться классическими: его агенты отправляли от имени Тихомирова странные телеграммы, которые с удивлением получали его друзья, зато действительно посланные им письма до адресатов не доходили. Неизвестные вручали ему визитки с именем «Лев Тигрыч де Прохвостов» (Тигрыч было вторым прозвищем Тихомирова в подпольной среде). По необъяснимым причинам его семье отказывали в квартирах, а врачи отказывались лечить его ребенка. В конце концов, понимая, что не может скрыться даже за границей, и не находя силы вновь жить в состоянии преследования, Тихомиров сломался.

Впрочем, итогом этого слома, против ожиданий Рачковского, стало не общепризнанное сумасшествие, а порывание с прошлым, которое довело его до такого состояния. Тихомиров нашел где-то на дне души те связанные с семьей милых ему родителей воспоминания о простых консервативных ценностях любви к царю, Богу и отечеству и превратил их в свое боевое знамя. Он обратился за помилованием в русское консульство, написал брошюру «Почему я перестал быть революционером», где объявил революционную идею мертвой и не поддерживаемой народом. Вместо этого он призвал всех неодумавшихся сплотиться вокруг царя — единственного законного представителя народа. Особо он предупреждал желающих вступить на революционный путь, что их ждет жизнь «травленного волка». Лев Тигрыч эту травлю уже не выдерживал.

«Так все злит, так разочаровывает»

Александр III поверил в искренность раскаяния революционера и даровал ему прощение. В 1889 году Тихомиров вместе с семьей возвращается в Россию. Вскоре так же пылко, как прежде он занимался революционной публицистикой, он принимается за сочинения материалов в поддержку правительства и монархии. Он поверил в монархию как в идеал государственного устройства и оберегал его от всего, что ему угрожало. Так же глубоко погрузился Тихомиров и в богоискательство. Вероятно, он чувствовал определенное счастье от возможности жить и писать открыто, впрочем, на это накладывались и другие чувства — по большому счету, прожекты Тихомирова оказались не нужны даже в среде правых монархистов (где у него хватало и конкурентов), да и сама эта среда в тогдашнем российском образованном обществе также оказывалась изолирована, интеллигенция и вообще значительная часть образованных людей не принимали страстных защитников трона. Тихомиров вышел из подполья, но так и не попал на свет, не стал властителем дум (о чем, видимо, мечтал).
Разумеется, отдельные огорчения доставляло несоответствие идеалов, отстаиваемых им ныне, тому, что он видел и чувствовал вокруг себя. «Я, правду сказать, немножко застываю относительно России, — признавался он однажды в письме другому консервативному мыслителю и публицисту, Константину Леонтьеву. — По совести, не то, что почитаю, а прямо люблю Государя и Церковь, но прочее — так все злит, так разочаровывает, так все слабо, что болит сердце и болеть устало».

Как писала бывшая соратница Тихомирова Анна Прибылева-Корба, оценивая итог отречения Тихомирова от революционных взглядов: «Мечта (. ) о том, что ему предстоит большая роль в исторической судьбе России, была плодом его больного ума (. ) он писал бездарнейшие статьи, их печатали, и этот полнейший упадок литературного таланта Тихомирова является верным доказательством его психического недуга».
Хотя полностью соглашаться с этими ядовитыми оценками не обязательно, факт, что Тихомиров оказался на обочине русской идейной жизни, отрицать не приходится. На жизнь Тихомирова пришелся еще один болезненный слом: он пережил 1917 год и крах всего, на что он возлагал надежды и верил во второй половине жизни. Как ни странно, пережил он революционные годы относительно легко, тихо проживая с семьей в своем доме в Сергиевом Посаде (где в это время жили Розанов, Павел Флоренский и другие яркие литераторы и мыслители, ищущие спасения от безумств большевистской Москвы). На предоставленную Тихомирову возможность спокойно дожить свой век повлияло, видимо, и то, что, отрекаясь от революционных взглядов, он не совершил ни одной подлости (как когда-то не собирался их делать, решаясь объявлять капитуляцию в Петропавловской одиночке): он не давал показаний на своих товарищей и никогда не отзывался о них лично недобрым словом в своих воспоминаниях. В этом смысле революционные власти не имели к нему старых счетов.

Достаточным наказанием для него было само торжество революции. Когда материальное положение семьи в 1922 году стало невыносимым, Тихомиров решился пойти на поклон к большевистской власти и обратился в Комиссию по улучшению быта ученых, в том числе прося учесть его теоретические труды революционного периода. По-видимому, это было последним отречением в его жизни. Остававшиеся в живых народовольцы Вера Фигнер и Михаил Фроленко поддержали ходатайство Тихомирова — они также не думали сводить счеты с бедствующим и больным стариком, шедшим в своей жизни от одного краха к другому.

Лев Тихомиров умер в 1923 году. Его могила не сохранилась.

Источник