такой перекос лица еще не убеждает
Такой перекос лица еще не убеждает
Я вчера видел раков: собрание произведений: восьмидесятые
Составитель Олег Сташкевич
Рисунки Резо Габриадзе
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Вернулся в Одессу, и со мной вернулись Роман Карцев и Виктор Ильченко. Если кто-нибудь не понял эту фразу, я повторю: со мной вернулись в Одессу Роман Карцев и Виктор Ильченко, хотя их никто не увольнял. В Одессе мы создали Театр миниатюр. Там грянула холера. Город был оцеплен карантином, репертуарная комиссия из Киева не смогла прилететь, и мы стали лауреатами Всесоюзного конкурса артистов эстрады. В те годы всюду к сатире относились подозрительно, а в Киеве в ней видели источник всех бед и неурожаев, и мы бежали путем конкурса в Московский театр миниатюр. А мне помог комсомол, космонавты, все, кому я читал, кого веселил, кто открыто меня не поддерживал, но в душе присоединялся…
Почему мне так часто кажется
Я не пишу эту всякую чушь, я что-то читаю… И хожу окруженный студентами, хотя для двадцати восьми это и рановато, но я, вероятно, очень способный.
И все-таки главное – это другая внешность, и возраст, и имя. А если это все мое, то я занимаюсь не своим делом и мне еще предстоит поискать, хотя возраст для поисков неподходящий. Если я действительно не своих лет, почему мне так трудно с молодыми? Почему я облегченно вздыхаю, увидев обрюзгшую лысую физиономию с яркими признаками перепоя или пародонтозно-склеротической тоски, с шумами в сердце и свистом в легких. Куда я к этой развалине такой молодой и кудрявый? А эта развалина ко мне? И нас не оторвать. То ли он сейчас приступает к лечению того, от чего я вылечился. То ли я заболеваю тем, что у него уже было.
Если я молодой и сильный и меня зовут не Миша, почему от меня шарахается молодежь и весь дамский танец я непринужденно разговариваю, чтобы не замечать, как меня не приглашают?
Почему же я, такой молодой, не присоединюсь к этим троим с гитарой, а пробегаю, озабоченно хмурясь? И с маленьким котенком, забежавшим согреться, мне скучно через сорок пять минут. И если я такой молодой и красивый, почему задыхаюсь и вместо лыж опять сижу дома, и копаюсь, и вспоминаю. И работу, и знакомых, и людей, людей, людей…
Откуда же у меня так много людей, если мне так мало?
И почему мама так постарела, Господи.
И почему отец уже умер, и отчим. И даже… И даже… мои одноклассники.
Да. Я примерно тот, что там указан…
Может быть, кроме внешности, имени и немножко все-таки возраста.
Да бог с вами, я довоенный… Но у меня есть своя радость.
Встретить другого такого престарелого сорванца, который думает, что они ошиблись. И объяснить с полным знанием дела, что такие ошибки бывают.
Я просто знаю одного такого, ошибочного.
Как я пишу. Если бы я знал и мог объяснить, я бы преподавал в техникуме. Я сам не знаю. И не скромничаю, не дай бог. Не скажу, что часто спрашивают, не скажу, что много записок и писем приходит. Я думаю, что, перестань писать, – много вопросов не возникнет. Но иногда кто-нибудь подвыпьет и вдруг спросит: «И где это вы темы берете?»
Как будто он ходит в другую поликлинику.
Интерес к личной жизни работников искусств нам чужд. Я думаю, потому, что в личной жизни этих работников ничего интересного не происходит. Так что пишу я в однокомнатной квартире, там же и живу. Это Ленинград. Хотя до Ленинграда два рубля или час в веселой атмосфере общественного транспорта. До Москвы тоже час. Работаю в мелком жанре, рассчитанном на хохот в конце. Если слушатели не смеются, расстраиваюсь, ухожу в себя и сижу там. Чужой юмор не понимаю: в компанию лучше не приглашать… Ну, там, лысый, длинноносый. Тем, кто не видел, лучше не видеть. Тем, кто один раз видел, тоже не стоит повторяться. К женщинам интерес потерял ввиду большой сложности подходов на улице и отсутствия приходов ко мне.
Профессия так называемого сатирика наложила глубокий отпечаток на поведение. Глаза бегают, волосы падают, часто останавливаюсь и круто оборачиваюсь. Одет в серое, так что хожу вдоль стен. Куда-то тороплюсь, хотя на сером сверху не виден. Начитан слабо. На вечеринках молчу, дабы было что печатать. Дома ничего не делаю – отсюда прозвище Квартирант. Давно не танцевал, особенно – темпераментно, яро, с мычанием и подкатами. Мое поколение не танцует, то поколение, что танцует, нельзя назвать моим, хотя я к ним перебегал раза три, но всегда возвращался ввиду слабости здоровья.
Пишу коротко. Во-первых, все это можно сказать в двух словах. А во-вторых… Это для тех, кто меня не видел. Для тех, кто не желает видеть, имею отдельный разговор.
Жлобство – это не хамство
Жлобство – это не хамство, это то, что образуется от соединения хамства и невежества с трусостью и нахальством.
Жлобство, простите, так присущее многим из некоторых, которых мы часто встречаем порой и страдаем от этого.
От голода голодаем, от болезни болеем, от холода мерзнем, от жлобства страдаем.
Если, конечно, вам не повезло и вы тихий, вежливый, исчезающий от прозвищ и частых упоминаний матери…
Поздравим себя – все меньше удовольствия хаму, все уже поле его деятельности.
Изрыгнуть внезапно, чтоб у всех отвисла челюсть и попадали руки.
Чтоб посинели лица в безумных поисках ответа.
В пору пребывания в толпе мягких, воспитанных дам-с, юристов-с.
Но, слава богу, эти времена прошли.
Теперь хам получает повсеместный ежедневный отпор.
Хрупкая скрипачка в автобусе оборачивается и врезает между ртом и глазом матросу-сантехнику так, что тот на глазах корежится, жухнет, пускает жуткий синий дым и сваливается в сугроб.
Две нежные школьницы самого субтильного возраста и вида так шарахнули матом в ответ на короткое слово дремучего алкоголика, сопровождающее предложение отойти, что, не дослушав полностью ответ девочек и получив портфелем с коньками по голове, мужчина сошел через закрытую дверь.
Поздравим себя – публика перестала распадаться на выступающих и слушателей. Едины все участники дорожного движения.
Наличие в руках фагота или Ромена Роллана не дает хаму возможность надеяться, что перед ним интеллигентный человек.
Усиленные занятия карате и знание мата без словаря приближает час всеобщего трамвайного равенства.
Нерадивость породила дефицит, дефицит – воровство, воровство – хамство, хамство – нерадивость, которая породила дефицит. Отсюда и выход из замкнутого круга, который должен быть, но его надо искать.
А пока в преддверии исчезновения хама как отдельной личности его успешно заменяет отдельный коллектив.
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получаются ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит – еще ничего, а как рот откроет – так пока не идет. Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности…
Текст песни Михаил Жванецкий — Большие Трудности У Киношников
Оригинальный текст и слова песни Большие Трудности У Киношников:
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит — еще ничего, а как рот откроет — так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности…
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость — так, чтоб без мата, изнутри… Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:
«Гордая очень». А когда откроется, так еще пока не доносит — вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский — тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще — в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или — весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение… Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент… «Извольте, позвольте», «Только после вас», «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении». Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя» — или: «Вам ведь трудно, разрешите я…» А уж фраза: «Я вами руководил, я отвечу за все» — прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» — получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там — баночное пиво, омары, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу!» хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
Перевод на русский или английский язык текста песни — Большие Трудности У Киношников исполнителя Михаил Жванецкий:
Very great difficulties for filmmakers. The biggest, terrible difficulties for filmmakers. Just do not know. to the reliability requirements have increased, and there is the old tanks, Mauser little. Frac people have forgotten how to wear. Rudeness and crudeness in Siberia just get nothing, and education in St. Petersburg does not go far. Aristocracy in St. Petersburg is not. If the hero is just sitting — still nothing, but as his mouth open — so does not go yet. Or there own dignity, that this inviolability of the person …
It is felt that he had been told. Maybe required, abused, deprived of wages, sick leave not paid. Well, he played to a sense of dignity. And, apparently, he wants: his head and picks up on her tiptoes, and drinks to strengthen, but does not know how.
Women’s pride — so that without the mat, inside … Well, even when lies, hidden sheets, the announcer says:
«Very proud». When open, so not yet conveys — shudders, he looks askance, and it still felt.
Food is not given yet, that’s not very swallowing and food as a meal. Starukh invited for a consultation, but they podrasteryali Food Art: also strive to fully swallow and even — in the bag. This props.
And the elderly forgotten walking such that the jacket did not move separately from the host. Or — all Hitler’s headquarters in uniform is not the size, and the announcer said that all of Europe is working on them. But it all looks, of course, irritate any one who survived and still remembers.
Internally bad is debatable, even fictional. All somehow hold the same opinion, and for God’s sake, do not want the other, for God’s sake.
It is difficult to play until it became erudite, thinking man, and even artist frowns and squints, this bias face still not convinced.
Preserved suits and shoes, but when we are on an ancient noble clothes and see the face of the whole head bartender of the modern anti-aircraft school, something keeps us from believing in its Latin.
A group of American cowboys on horseback is still crooked jumps, and even our horses muzzle.
Well, there — canned beer, lobster, shouting «I am ruined!» or «I’m in Paris on business!» although the Russian language, but neither artist nor the audience of this language is not yet understood.
But with the departure of the old men on the stage and the hall of the balance between the screen and the viewer is gradually recovering.
Если нашли опечатку в тексте или переводе песни Большие Трудности У Киношников, просим сообщить об этом в комментариях.
Трудности кино
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получаются ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит – еще ничего, а как рот откроет – так пока не идет. Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности.
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость – так, чтоб без мата, изнутри. Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит: «Гордая очень». А когда откроется, так еще пока не доносит – вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский – тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка, как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока. Вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще – в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или – весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради бога, не хотят другого, ради бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение. Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент. «Извольте, позвольте», «Только после вас», «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении».
Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя» или: «Вам ведь трудно, разрешите я. » А уж фраза: «Я вами руководил, я отвечу за все» – прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» – получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там – баночное пиво, омары, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу!» хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
Новое в блогах
Трудности у советских киношников
«Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека,
/и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается,
такой перекос лица еще не убеждает».
© Михаил Жванецкий. «Трудности кино»
Топ-пять западных кинокрасавиц советской сборки.
Кто только ни обсуждал советских модниц — правильных, неправильных, раскаявшихся, ну, и так далее. Сегодня поговорим о заграничных барышнях, но в исполнении… советских звёзд (или не вполне звёзд) кино. Как вы знаете, западных девушек у нас всегда играли существа с модельной или околомодельной наружностью. Никаких толстых мужиковатых немок (если это, конечно, не надзирательница концлагеря), никаких американок в безразмерных джинсах и стоптанных бахилах, с рюкзачком за спиной и биг-биг-биг-маком в руках. Только лоск, стройность и модного покроя штаны. Даже если речь идёт о девушке, которая из бедности и от отчаяния идёт грабить народ (как в кинофильме «Мираж», например). Таким образом советские, вроде как верные делу Ленина, кинематографисты подложили нам сладкую «бомбочку» замедленного действия. Мы смотрели и думали — ага! Раз там все безработные «лохудры» одеты в модные белые «бананы» и накрашены, как манекенщицы, то что же там творится в гардеробах у богатых людей?!
© zina-korzina
Странички из какого-то привозного журнала, заныканного в детстве, дабы использовать для песенника. Найден на даче пару лет назад в одной из книг.
Правда, моя мать, выезжавшая за рубеж, утверждала, что богатые люди носят дорогие вещи исключительно на приёмы, а в обычной обстановке хозяин какой-нибудь солидной фирмы предпочитает тёртые джинсы и ковбойку. И вообще — полных в Европе не меньше, чем в СССР, а то и больше. А еда вся — красивая, но. никакая. Вспомни фильм с Луи де Фюнесом «Крылышко или ножка». Он там играет ресторатора, который борется с владельцем сети дешёвых заведений, продающих искусственные продукты питания! Гадость же! А у нас всё прекрасное! Но разве мы верили?! Нет! Я считала, что она так говорит специально, чтобы я не облизывалась на каталоги мод. Мол, богатые всякую лепоту презирают и надевают раз в год — по противной обязанности. Мы-то уж точно знали, что девушки на Западе все поголовно тонкие, звонкие и заняты аэробикой. У них всегда — макияж, куча разноцветных заколок и резинок для волос (мечта типичной девочки-девочки!), ну, и там, по мелочи — тонна колготок, миллион пар шикарных туфелек и всякие прочие блескучие радости жизни, вроде топа из фосфоресцирующей ткани, который надо носить с чёрными атласными штанами-бананами. Итак, приступим!
Вирджиния Ренуар — Елена Укращёнок. «Ищите женщину».
Итак, начнём с сексретарши (это не опечатка) Вирджинии Ренуар, которую играет актриса Елена Укращёнок в кинофильме «Ищите женщину». Точнее, не она не секретарь, а машинистка. Просто именно Вирджиния у нас ассоциировалась с понятием «секретарша босса». Носит немыслимые вещи, судя по всему, не слишком дорогие. Но очень уж привлекательные. Лицо — кукольно-порочное, запоминающееся. В советском кино такой вызывающей актрисе ничего бы не светило, кроме вот таких секретулек. Итак, девица Ренуар. Работает плохо, печатает с ошибками. Но разве в работе счастье? Разумеется, нет. В шмотках, во флирте, в похождениях. «Скромность украшает девушку, если нет других украшений», — говорит нам мадемуазель Вирджиния, а потом добавляет: «Если к Вам не прижимаются в метро, это не значит, что метро в Париже не существует». Это она по отношению, как раз-таки, к личному секретарю, противной старой деве (не удивлюсь, что на поверку именно у скромницы в мозгах прокручивается 1001 грязная фантазия, а модница Ренуар вообще всё ещё девочка-припевочка). Но, так или иначе, розовые штаны машинистки очень впечатлили тогда.
Пилар — Эльвира Зубкова. «ТАСС уполномочен заявить…». Рядом — она же на модной фотке 1979 года.
Далее по курсу Пилар — подруга главного злодея Джона Глэбба из шпионской саги «ТАСС уполномочен заявить…». Отважные и умные сотрудники КГБ против изощрённых и жестоких противников! Прекрасный фильм! Так вот Пилар. Её играла Эльвира Зубкова одна из ведущих фотомоделей, которую все девочки-девочки знали по обложкам маминых журналов мод. В некоторых источниках она значится, как Элеонора Зубкова или просто — Эля. Откуда сие разночтение — не знаю. Так вот, Пилар, женщина-фатум, этакая Кармен в стиле disco. В этом стиле у нас одевались все западные фемины, почти не зависимо от возраста, уровня IQ и общественного положения. Блёстки, летящие ткани, босоножки на серебристой шпильке. Белый костюм, разумеется, тонны косметики и вот эта золотая сеточка — чудо, как хороша. В современной прессе проскользнула информация, что красавица Зубкова снималась в своих собственных шикарных туалетах. В общем, девочкам было очень интересно, что наденет Пилар в очередной серии.
Леди Камилла — Файме Юрно. «Чисто английское убийство». И — она же модель 1970-х.
Следующая принцесса-грёза — тоже фотомодель и манекенщица, Файме Юрно, изображавшая леди Камиллу в «Чисто английском убийстве». И, раз убийство чисто английское, то и девушка должна быть иноземно-шикарная. Тем паче — леди! Разумеется, тонкая, изысканная, с отточенными движениями. Файме Юрно я знала по эстонскому журналу ‘Siluett’, который был у нас дома в большом количестве и почти все номера. Разумеется, фамилию модели я не знала, ибо почему-то имена демонстраторов одежды никогда и нигде особо не указывались. Файме Юрно — девушка немецко-эстонского происхождения, родилась в Западном Берлине, но потом её семья переехала в Эстонию. В кино снималась не так уж много и, в основном, из-за шикарной фактуры, когда надо было показать фасад, а не только систему Станиславского. Но вообще, западных красавиц у нас часто изображали именно девушки из Прибалтики. Что, наверное, правильно. Поэтому следующая героиня у нас будет тоже из братской Курляндии или как она там назвается?
Джинни Гордон — Мирдза Мартинсоне. «Мираж».
Итак, латышская актриса со сложным именем — Мирдза Мартинсоне, сыгравшая американскую девушку Джинни Гордон в кино-драме об ужасах мира капитала — «Мираж» И снова белые штаны, причём не одни и те же, а самые разные. Видимо, белые брюки у наших кинематографистов прочно ассоциировались с миром чистогана, духовного обнищания и бесконтрольного стриптиза. Девушка Джинни, несмотря на отчаянное финансовое положение, потрясающе хорошо одета. Даже, бросаясь со скалы вместе со своим возлюбленным, она выглядит, как для обложки журнала мод. Мне тут же вспоминались французские виконтессы и графини, которые шли на гильотину в пудре, мушках и кружевах. В кинофильме, помимо увлекательного и напряжённого сюжета, был ещё один важный для таких сущностей, как я, деталь — западная реклама! Нам почему-то она тогда очень нравилась — всякие шоколадки, джинсы, штучки, дрючки. Просто деталь, а как украшает. Правда, если честно, мы на всё это смотрели и понимали — жить там плохо. Хотя, и ярко.
Шейла Берлинг — Елена Проклова. «Инспектор Гулл».
Такой перекос лица еще не убеждает
МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ
Трудности кино
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получаются ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит – еще ничего, а как рот откроет – так пока не идет. Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности.
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость – так, чтоб без мата, изнутри. Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит: «Гордая очень». А когда откроется, так еще пока не доносит – вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский – тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка, как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока. Вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще – в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или – весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради бога, не хотят другого, ради бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение. Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент. «Извольте, позвольте», «Только после вас», «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении».
Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя» или: «Вам ведь трудно, разрешите я. » А уж фраза: «Я вами руководил, я отвечу за все» – прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» – получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там – баночное пиво, омары, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу!» хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.