Богатство пикуль о чем
Богатство (Пикуль)
Содержание
Часть 1. Расточители [ ред. ]
Камчатка. 1903 год. Охотник Сашка Исполатов привёз в Петропавловск-Камчатский пушнину и сдал её на казённый склад. В городе ходят слухи, что его сожительница Марьяна изменяет ему с почтальоном. Навестив колонию прокаженных, с которыми Исполатов в хороших отношениях, он возвращается домой и застаёт свою сожительницу с почтальоном и застреливает обоих,.
Хабаровск. В то же время приамурский генерал-губернатор предлагает редактору газеты «Приамурские ведомости» Андрею Петровичу Соломину стать начальником Камчатского уезда. Тот соглашается и отбывает в Владивосток, откуда на судне «Сунгари» направляется на Камчатку. Прибыв на место назначения, Соломин живо берется за наведение порядка: благодаря ему честно проводится меховой аукцион, отчего доход казны прибавляется, и военное судно «Маньчжур» арестовывает японских браконьеров, ловящих лосося во время нереста. Однако его деятельность не понравилась продажным чиновникам, и его решают снять с занимаемого поста. Но корабль, обязанный забрать его во Владивосток, не прибывает, и он ещё на целую зиму остаётся главой Камчатки. После того как Соломин собрал ясак с инородцев без местных купцов, его недоброжелатели объявляют его сумасшедшим. В конце апреля 1904 года Исполатов прибывает к Соломину и признаётся в убийстве сожительницы и почтальона. Соломин говорит, что не может его арестовать, так как у него нет людей для этого, и предлагает ему пожить у себя до прибытия корабля, который отвезёт его под суд во Владивосток.
Тем временем становится известно о начале войны с Японией. В Камчатке собирают ополчение и начинают готовиться к отражению возможного десанта японцев.
Часть 2. Камчатка — любовь моя [ ред. ]
Тем временем японцы заручились поддержкой Губницкого, директора Камчатского торгово-промышленного общества, для захвата Камчатки.
Становится известно, что высадились японские войска под руководством лейтенанта Ямагато и заняли деревню Явино. Ополченцы под предводительством Исполатова и казачьего урядника Сотенного уничтожают вражеский десант, а самого лейтенанта берут в плен.
Вскоре на Камчатку прибывает Губницкий с документом с подписью министра внутренних дел Плеве. В документе написано, что Соломин отставляется от должности, а главой Камчатки назначается Губницкий. Соломин сдаёт свои дела, ополченцев разоружают. Также Губницкий освобождает лейтенанта Ямагато и в результате аферы присваивает себе весь собранный ясак. А Соломина высаживают в Охотске. Он решает предупредить государственные органы о злодеяниях Губницкого, однако не встречает понимания.
У Исполатова завязываются романтические отношения с молодой камчадалкой Натальей Ижаевой, которую местный доктор из-за мести отправил в колонию прокажённых (Наталья отказалась стать любовницей доктора). Они решают жить вместе. Исполатов решает поехать в Петропавловск для встречи с Соломином. Прибыв в город, он узнаёт, что Камчаткой управляет Губницкий, который хочет сдать его Ямагато для улучшения отношений с японцами. Однако Исполатов сбегает, заставив Губницкого съесть своё признание в убийстве, записанное на бумаге, и убив восемь японских солдат. Вскоре японцы пытаются захватить Исполатова в колонии прокажённых, однако им с Натальей удаётся бежать.
Война заканчивается, и японцы убираются с Камчатки. Туда в качестве ревизора прибывает Соломин. Он встречается с Исполатовым и они оба желают друг другу удачи.
Тем временем Соломин прибывает во Владивосток, в котором восстали солдаты и матросы.
Рецензии на книгу «Богатство» Валентин Пикуль
Эта война долго не забудется в русском народе (с) Пикуль
Этот роман Валентина Пикуля для меня был совершенно неизвестным до тех пор, пока нетолстая неброская, стоящая на полках буккроссинга книжечка не попалась на глаза. Центром описываемых и рассказываемых автором событий стала попытка японцев захватить Камчатку во время русско-японской войны 1904-1905 гг. Эта страница истории России до сего времени оставалась для меня не то что тайной за семью печатями, но попросту как-то ни разу не попадалась на глаза.
Пикуль рассказывает нам о центральных событиях романа, а также немного о предшествующих и последующих им, в основном устами начальника Камчатки тех лет Соломина. Но на самом деле было интересно читать не только военную часть романа (а военные действия на Камчатке носили весьма локальный ограниченный характер), но в гораздо большей степени всю камчатскую кухню конца XIX — начала ХХ столетия. Ведь простой среднестатистический современный человек и в самом деле мало что может уверенно знать из того, чем реально была Камчатка и вообще весь северо-восток России в те времена.
А поскольку Пикуль облачает всю эту историю ещё и в драматическую художественную форму, вкрапливая сюда любовные драмы и личные трагедии, то читается обо всём этом с естественным читательским интересом и напряжением. Что, собственно говоря, и хотелось получить от испытанного мастера исторической литературы.
А ещё в романах Пикуля всегда привлекает и обращает на себя внимание отчётливо выраженная гражданская патриотическая позиция писателя. Которую он обычно излагает так убедительно, что поневоле заражаешься его взглядом на трактовки тех или иных исторических событий и происшествий.
Прочитано в рамках игры #Книжная полка, тур №18, июль 2016.
Наше богатство – Камчатка
Я обратился к книге «Богатство» после прочтения «Выживший» Майкла Панке. Роман «Выживший» и фильм по нему произвели сильное, но неоднозначное впечатление. То, с какой жестокостью американские переселенцы обживали североамериканские территории, как к ним относилось коренное население и как они обходились с индейцами, хотелось сравнить с методами нашей российской, русской экспансии на восток необъятной России. Жизнь и психологию американского траппера, раскрытые в книге М. Панке я рассчитывал сравнить с «бытием и сознанием» нашего русского охотника-промысловика за пушниной. По этой теме я даже собрал подборку книг по теме:»> «Охотники, трапперы и их приключения». В ней одной из первых оказалась книга В.С. Пикуля «Богатство» о русском траппере на Камчатке в начале XIX века (как сообщалось в аннотации к произведению).
Поскольку место действия романа «Богатство» — это нежно любимая Камчатка, то его читал с особым удовольствием. Уникальная эта земля, словно другая планета, на которой удалось побывать. Когда читал как будто узнавал новое о родном и близком.
Белые шапки гор, сопок, конусы вулканов, словно сахарные головы, темно бирюзовая вода Авачинской бухты, самка калана, подбрасывающая в воде детёныша, Петропавловский маяк…
Оказалось, что книга не столько об охотниках, сколько о краткой и яркой истории как в 1905 году при русско-японской войне добровольцам из числа казаков-переселенцев, охотников и рыбаков удалось защитить Камчатку от нападений регулярной японской армии.
За всю дореволюционную историю камчадалам дважды удалось отбить открытое вооруженное нападение регулярных вражеских войск: в 1854 году они отстояли свою землю от нападения англо-французской эскадры, а в 1905 году от японцев.
В 1905 году Камчатка, с территорией 472 тыс. кв. км охранялась в то время казачьим урядником с четырьмя (!) строевыми казаками. Жизнь здесь заглохла поскольку Александр II «за понюх табаку» продал США Аляску, а Камчатка была трамплином для связи России с ее владениями в Америке.
Американцы и японцы, нарушая государственные границы, многие годы грабили богатства полуострова. Вывозили на миллионы долларов икру, рыбу, пушнину, а Россия имела от этих богатств сущие копейки. Начальники Камчатки один за другим молниеносно сменялись, и никто не мог или не хотел наводить порядок. В книге рассказывается, как новый начальник сумел устроить поступление денег в царскую казну за продаваемые ресурсы и организовать оборону от надвигающихся японцев
Уникальные люди Камчатки показали тогда пример настоящего героизма и единства перед внешним врагом, но и также перед внутренним – той революционной смутой 1905 года, которая охватила почти всю Россию.
Так, прочитав книгу, поймешь, что Камчатка и ее народ – наше настоящее богатство.
Книги Валентина Пикуля читать безумно интересно, но больно. Данная история основана на реальных событиях и сравнивая версии могу сказать, что автор лишь слегка разбавил дела минувших лет выдуманными подробностями.
В 1903 году на Камчатку был назначен новый уездный начальник Андрей Петрович Соломин (его прототипом являлся Антон Петрович Сильницкий), человек благородный, честный, но слабохарактерный. Поначалу ему пришлось столкнуться с местными купцами, которые за копейки скупали меха у местных охотников, а потом перепродавали. На коррупционные схемы Соломин не пошел, решил играть в открытую, провел честный аукцион. А потом началась война с Японией и стало понятно, что казнокрада еще можно простить, а вот предателя никогда. Купцы мухлевали по-мелочи, а высокое начальство продавало камчатские богатство кто Америке, кто Японии и за взятку готовы были вылизывать афедроны новым хозяевам до блеска. Столичные чиновники этому только потворствовали. Слишком далеко эти земли расположены, слишком лениво разбираться и наводить порядок. А что миллионы мимо кассы в заграничные карманы утекают, так всем начхать.
С одной стороны Соломин — хороший человек, но это же не профессия. Из-за его тряпочного слабоволия вся казна и меха попали в руки предателям, обнулив смысл его честных намерений. Ополченцев, которые так отважно отбили нападение японцев, он предал, даже не пожелав сопротивляться чиновничьему беспределу, угробил неподготовленных людей, забыл о важных документах с доказательствами предательства вышестоящего начальства и они попали врагу в руки. Благими намерениями выстлана дорога в Ад. Бедняжка просто умыл руки. Я устал, я ухожу) А люди пусть сами разбираются. Жалко его? Ни капли. Всяк сверчок знай свой шесток, не умеешь руководить — не лезь. От таких честных вреда больше, чем от воров иногда. Волей писателя и судьбы остаток жизни герой опять работал главным редактором газеты, как и до назначения управляющим Камчатки.
Много я читала о том, как доживала свои дни империя. Шансов не было. Кругом или наивные честные идиоты, или ворье, или пофигисты, или предатели. Обычное население готово на подвиг, но малообразовано и без адекватных вожаков чаще пребывало в инертном положении. О чем говорить, если 90% грамотой не владели.
Еще каплю поворчу — самурай Ямогато, возглавлявший отряд атаки на Камчатку, получился каким-то несамураистым. Я так много всего о японских традициях начиталась, и художественного, и документального, что ждала обряда сеппуку от этого офицера. Он столько о чести рассуждал, что после собственного двукратного позорного поражения просто обязан был выпустить себе кишочки. Вместо этого он всего лишь голову побрил, Пикуль его пожалел.
За горами, за морями да за синими лесами лежит Камчатка, будто отрезанный от каравая ломоть.
Противоречивые ощущения от книги. С одной стороны – несомненные достоинства как исторического романа, а так же и приключенческого жанра. С другой стороны – лично мне всё же чего-то не хватило.
Вообще, с Пикулем отношения у меня тяжёлые. Одни романы идут на ура, другие и до середины не могу осилить. Но весь его цикл о Русско-Японской войне прочла с большим интересом.
Если говорить именно о Камчатке, то, хотя Русско-Японской войне, в моей школе, было уделено много внимания, оборона полуострова прошла стороной. О Порт-Артуре и Цусиме говорили много, о Камчатке вообще ничего, по причине, видимо, того, что крупных боёв на полуострове не было, велась партизанская война, так что и рассказывать вроде бы и нечего.
Но вот книгу об этом почитать стоило. Чтобы представить полностью ход войны, то, какая сложилась обстановка на полуострове, да и об условиях жизни в столь отдалённом регионе почитать было интересно. Информативно, увлекательно.
Что касается действующих лиц, то автор ещё в начале предупреждает, что изменил имена, да и вымышленных хватает. Но у таких персонажей, как Соломин и Губницкий, были реальные прототипы. При этом, если образ Соломина во многом совпадает с реальным правителем Камчатки того периода А.П. Сильницким, то с Губницким как раз наоборот. Его прототипом является Н.А. Гребницкий, действительно 30 лет управляющий Командорскими островами, но, в отличие от литературного персонажа, являвшийся человеком честным, за свои труды заслуженно получившим награды и дворянское звание.
Ну ладно. Художественная литература – это и есть художественная литература, не публицистика, это тоже надо учитывать. В одних романах история на первом плане, в других – это только фон. В данном случае история – больше чем просто фон, если говорить о развитии событий, но до романов Николая Задорнова (во всяком случае, тетралогии о Невельском) или романа Кратта «Великий океан» всё равно далеко.
Если же рассматривать роман как приключенческий, то нельзя не отметить насыщенного сюжета, интересных персонажей. Есть и трагические моменты, есть и те, над которыми можно и посмеяться. Читается легко и интересно. Скучать точно не придётся.
Но при этом, на мой взгляд, персонажи всё же получились несколько схематичными, картонными, а некоторые печальные моменты не удалось прочувствовать. Уж не знаю, или это связано с моим восприятием, или недоработки автора? К примеру, книга «Три возраста Окини-сан» была написана позже «Богатства», это первый прочитанный мною роман Пикуля, и тогда, пять лет назад, роман произвёл огромное впечатление, было много эмоций. Может, действительно, там более совершенный стиль написания? Не перечитывала, не могу сказать, но «Богатство» такого впечатления не произвёл.
Но как бы там ни было, о прочтении не жалею. Книга даёт хорошее представление о жизни на краю империи того времени. А знать об этом тоже не лишнее. При чём нельзя не отметить, что с сегодняшним положением дел, к сожалению, много общего. Печально(((
Богатство
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
© Пикуль В.С., наследники, 2008
© ООО «Издательство «Вече», 2008
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Сайт издательства www.veche.ru
Памяти профессора Михаила Алексеевича Сергеева, старейшего историка Русского Севера, который еще в пору моей молодости указал мне на богатую страну, где в цветущих долинах, осыпанных вулканическим пеплом, жили гордые и сильные люди, отвечавшие на оскорбление точным выстрелом.
Часть первая
Расточители
Им снег и хвоя сыпались на спины.
Им снились богдыханские сады,
Кричали златогорлые павлины.
Прелюдия первой части
(Иногда ему казалось, что все заблудшее сгинуло в былых ненастьях, но если случится нечто, тревожное и размыкающее его с пропащим прошлым, тогда жизнь, еще необходимая ему, вновь расцветится бравурными красками, словно тот карнавал, что отшумел на пороге зрелости…)
Новый морозный день зачинался над Камчаткою.
Со двора, повизгивая, хозяина звали собаки.
– Ну, я поехал! Провожать не надо.
Казачий урядник Сотенный скинул ноги с лежанки.
– Что ж, езжай. Когда свидимся-то?
– Нечего мне тут делать…
Зевнув, урядник крутанул ручку граммофона, расписанного лазоревыми букетами, в спину уходящему с трагическим надрывом пропела до хрипоты заезженная пластинка:
Все сметено могучим ураганом.
Теперь мы станем мирно кочевать…
Исполатов ногою захлопнул за собой дверь. Подминая снег мягкими торбасами, он спустился с крыльца. Поверх кухлянки из пыжика, пошитой мездрою наружу, похрустывала рубаха из грубой самодельной замши-ровдуги. Голову покрывал коряцкий капор с пришитыми к нему ушами матерого волка, которые торчали врозь – всегда настороженные, будто чуяли опасность.
Четырнадцать собак, застегнутых в плотные ездовые гужи, встретили повелителя голодным обрывистым лаем.
– Ти-иха! – сказал он им. – Кормить стану дома.
Потрепав за ухо вожака (по кличке Патлак), охотник приладил сбоку нарт неразлучный «бюксфлинт». Час был еще ранний. Авачинская сопка едва виднелась в туманной изморози. Исполатов не понуждал собак к быстрой езде, благо впереди лежал целый день, в конце которого его встретит на зимовье Марьяна, а собак – жирные ломти юколы. Возле бывшей фактории Гутчисона и К° он чуть придержал упряжку, чтобы глянуть на термометр. Ртутный столбик показывал потепление – всего 19 градусов ниже нуля… Был месяц март 1903 года!
На выезде из Петропавловска, среди развалюх-халуп, похожих на дровяные сараи, красовалась лавка колониальных товаров. Длинным остолом, визжащим по снегу, траппер затормозил упряжку. Впалыми животами собаки улеглись в сугробы, а Патлак свернул хвост в колечко и уселся поверх него, как на подушку. Исполатов сказал вожаку, словно человеку, обыденные слова:
– Подожди меня, приятель. Я скоро вернусь.
В сенях лавки его перехватил изнемогший от пьянства уездный чиновник Неякин, начал клянчить:
– Сашка, будь другом, продай соболька.
– Я всех сдал в казну.
– Не ври, – скулил чиновник. – Небось Мишке-то Сотенному привез. Ежели и мне соболька уступишь, так я тебе про явинского почтальона такое расскажу… ахнешь!
Отстранив забулдыгу, траппер шагнул внутрь лавки. Торговец без лишних слов снял с полки бутыль со спиртом.
– Чем заешь? – вопросил дельно.
– Вчера с урядником согрешил, сегодня – баста.
– Дорога трудная. А груз большой.
– Фунтов с тысячу. Даже копылья у нарт крякнули.
Лавочник глянул в окошко, на глазок оценив собак:
– За вожака-то сколько платил?
– Четыреста. Он нездешний – из бухты Провидения.
– За одну псину экие деньги… Ай-ай!
– А ты-то как, Сашка? Тоже оборачиваешься?
Исполатов, внешне спокойный, и отвечал спокойно:
– Подобрал во Владивостоке… прямо с панели. Сам знаешь, от одного парохода до другого, когда билет уже на руках, выбрать порядочную времени не остается. Вот и взял какая попалась. Жить-то ведь все равно как-то надо…
– Смотри сам. Но люди сказывают, что, пока ты по охотам шастаешь, к ней явинский почтальон навещается.
Исполатов сумрачно оглядел длинные полки, прогнувшиеся от тяжести колониальных товаров: виски, ром, спирт, противная японская сакэ… ну, и белая – Смирновского завода.
– Заверни конфет с начинкой. Фунтов десять, – сказал траппер. – Пряников дай. Да сунь бутылку рома в кулек.
– Пожалте, – хмыкнул лавочник. – Тока не пойму я тебя – нешто ж стерву свою конфетами голубить станешь?
– Это не ей. Мне надо завернуть в Раковую.
На лице торговца возникло недоумение.
– Храни тебя Бог, – сказал он. – Но помни, Сашка, что проказа не сразу в человеке проявляется.
– Плевать! – Траппер шагнул из лавки на мороз. Собаки дружно поднялись, разом отряхнувшись от снега.
…Исполатов уже давно облюбовал для охоты нелюдимые загорья и заречья Камчатки, и он не любил, если его спрашивали – откуда родом, когда сюда пришел и зачем? Лишь изредка траппер навещал уездный град Петропавловск, где сдавал пушнину в имперскую казну, а закупив провизии для зимовья, снова надолго исчезал в до ужаса безмолвных долинах.
Слегка тронув потяг вожака, он сказал:
Упряжка сразу взяла нарты, аллюром.
А недалеко от Петропавловска, на берегу бухты Раковой, затаилась от людей камчатская колония прокаженных. Здесь никого не лечили, только изолировали от общества, и, кто попал в бухту Раковую, тот, считай, пропал для жизни на веки вечные… Первый, кого Исполатов встретил в лепрозории, был его приятель – огородник Матвей. При виде траппера лицо прокаженного расплылось в улыбке:
– Сашок! Друг ты наш… вот радость-то нам.
Матвей протянул обезображенную болезнью руку, и она не повисла в воздухе – Исполатов крепко пожал ее. С разговорами поднялись в просторную избу-общежитие, появились в горнице и женщины, в основном старухи, но средь них была очень красивая камчадалка Наталья Ижева, полная молодуха с блестящими черными глазами, чуточку раскосыми. Исполатов распустил перед нею узорчатую шаль, купленную вчера в Петропавловске, накрыл ею плечи отверженной женщины.
– Это тебе… красуйся и дальше!
Здесь все были рады ему, как дети; траппер щедро оделил больных конфетами и пряниками.
– Будете чай пить и меня вспомните.
Протянув Матвею бутыль с ромом, он уловил трепетный взгляд Натальи Ижевой.
– Уходила бы ты отсюда, – сказал траппер девушке. – Нет ведь у тебя никакой проказы. Нет и никогда не было!
– Доктор Трушин сказывал, быт-то есть. Да и куда уйдешь? Меня и на порог-то не пустят. Уже порченая. – Она всплакнула.
Матвей со смаком распечатал бутылку.
– Ты, Наташка, не реви нам тута, а лучше сигай за стаканами. Дело серьезное. И потому огурцов подцепи из бочки…
Огурцы были такой величины – хоть в пушку их заряжай. В искусстве огородничества Матвею не было на Камчатке равных; умудрялся выращивать помидоры, мечтал об арбузах.
– В дорогу не пей, – сурово сказал он трапперу.
– Ладно. Пей сам, а я погляжу…
Выпив стакана два, Матвей его допытывал:
– Ты ж газеты читаешь, образованный. В науке-то что ныне слыхать? Неужто нигде не напечатано, что хворобу нашу лечить научились? Или ученые энти самые дарма хлеб переводят?
Обманывать несчастных людей Исполатов не стал:
– Да что газеты! Ерунду всякую пишут…
– То-то и оно, – пригорюнился огородник. – Выходит, всем нам сообча околевать тута… Ну-к, ладно. Я допью.
Опустошил бутыль до дна, всех баб выслал вон.
– Угостил ты меня славно! Спасибо, Сашка, что не презираешь нас, скверных… мы за тебя Бога молить будем.
– Стою ли я того? – отмахнулся Исполатов.
– Стоишь, родимый, стоишь…
Было видно – Матвею хочется что-то сказать, очень важное для охотника, но старик не знает, какие найти слова.
– Не томись, – разрешил ему Исполатов. – Режь!
– Люди болтают… всякое. Верить ли?
– Ты, наверное, о почтальоне. Так я уже знаю.
Прокаженный тяжело поднялся из-за стола.
– Не ездий сейчас, – попросил с тревогой.
– Мне без ружья – как без воздуха…
Сказав так, Исполатов приударил об пол прикладом, и вдруг что-то тихо и внятно щелкнуло.
– Поостерегись, – предупредил Матвей. – От такого самострела беда может случиться… живым не встанешь.
Исполатов и сам был огорчен сбросом курка.
– Ерунда, – утешил он себя. – Это случайно…
Обитатели лепрозория вышли проводить его. На этот раз траппер тщательно проверил укладку груза, заново перетянул крепления. По его экономным и точным движениям чувствовалось, что этот человек – как машина, никогда не знающая в своей деле срывов и дефектов. Наталья Ижева, стоя на крыльце лепрозория, кусала кончик дареной шали, и такая лютая тоска светилась в ее раскосом взоре, что Исполатов не выдержал – отвернулся…
Он вырвал из снега остол, упряжка взяла разбег, и, запрыгивая на задок нарт, охотник крикнул:
– Будем живы, так еще увидимся… Ждите!
Только сейчас собаки звериным инстинктом ощутили, что все трудности впереди. С первых же миль вожак диктаторски властно установил для упряжки размеренный ритм движения, который ни одна собака не осмелилась бы нарушить… Как и всегда в разгоне большого пути, то одна, то другая псина отскакивала в сторону на всю длину рабочего алыка, быстро облегчала желудок, после чего активно включалась в центральный потяг, во главе которого бежал неутомимый умница Патлак… Исполатов не всегда мог заметить, какая собака налегает в алык исправно, а какая только делает вид, что трудится. Но зато сами псы зорко следили один за другим, и оскаленные зубы рычащей стаи заставляли ленивца бежать с полной отдачей сил.
Случалось, что в горячке бега какая-то из собак перескакивала через потяг, мешая партнерам. В такие моменты Исполатов, не задерживая движения, двумя-тремя прыжками нагонял упряжку и, схватив виновного пса за шкирку, энергичным швырком перебрасывал его через потяг обратно на законное место. Каждый час траппер делал краткую остановку, чтобы собаки могли выкусать между когтей намерзшие ледышки. Упряжка давно шла с высунутыми языками, собаки часто лизали снег, но Исполатов не обращал на это никакого внимания, он гнал их дальше, ибо высунутые языки и жажда – это лишь признаки напряжения, но никак не усталости.
Первые сорок верст прошли хорошо. Начинался самый сложный участок трассы – крутые взгорья, выпирающие из-под снега зубья острых камней и рискованные крутейшие спуски, на которых можно в два счета погубить упряжку и свернуть себе шею. Траппер скинул замшевую рубаху, опустил капор, – он остался с открытой головой, и мокрые от пота волосы быстро схватило морозным инеем. Теперь все зависело от его каюрского опыта, от мгновенной реакции вожака на команды.
– Кох, кох! – и вожак уводил упряжку направо.
– Хугг, хугг, хугг! – и нарты катились влево.
– Нига, нннга-а! – кричал Исполатов, приказывая замедлить бег…
Наконец и завечерело. В изложине меж гор открылась широкая долина – это его долина. Летом она будет стонать от шмелиного зноя, вся в удушье сладких высоких трав, а сейчас долина покоилась под синими снегами, тихо звеня от морозов. Далеко за распадком, словно желтый глаз хищника, замерцало окошко зимовья – это Марьяна зажгла керосиновую лампу. Что-то там мелькнуло, тревожа охотника. Моментально остол в снег: стопор! Исполатов достал из сумки полевой бинокль. Через его сильную оптику он видел, что от зимовья отъехала почтовая упряжка. Одним рывком траппер отдал крепления на нартах и весь груз опрокинул в сугроб. Теперь облегченные нарты пошли быстрее…
Явинский почтальон заметил погоню и, почуяв неладное, еще издалека начал орать Исполатову:
– Ты что задумал? Оставь меня по-хорошему… Оставь, говорю, иначе угроблю здеся – никто и костей не сыщет!
– Отстань, каторжный! Чего привязался?
Первая пуля зыкнула над плечом траппера, вырвав клок шерсти из его кухлянки. Не сводя глаз с противника, Исполатов левую руку по-прежнему держал на потяге, а с правой зубами стянул рукавицу. На ощупь отстегнул из петель «бюксфлинт». Последовал лишь один выстрел – почтальона вынесло с нарт, его упряжка, испуганно лая, скрылась в сумерках… Исполатов повернул обратно – к дому. Неторопливо двигаясь, он первым делом освободил собак из алыков, выпряг вожака из потяга. Взяв горсть снега, съел его с жадностью.
Марьяна встретила его как ни в чем не бывало.
– Где-то стреляли, – весело сообщила она.
– Да. В деревню Явино почту провезли.
– Чего же почтальон палить удумал?
– Это я ему чем-то не приглянулся…
Исполатов по-хозяйски подкрутил коптящий фитиль лампы.
Чуточку оторопев, Марьяна спросила:
Охотник только сейчас посмотрел ей в глаза:
– Поди да спроси у него. Он в распадке валяется…
Женщина с криком выскочила прочь из зимовья.
Исполатов шагнул на мороз, когда Марьяна уже возвращалась со стороны распадка, неся в руке малахай с головы убитого. Ее шатало. Но, приближаясь, она стала бросать в сожителя слова – оскорбительные, как грязные трактирные плевки:
– Да мне во Владивостоке шикарные господа по червонцу платили, а ты… хуже лягушки! У-у, морда каторжная! Думаешь, я не знаю, откуда ты бежал? А сейчас хорошего человека загубил… Я тебя на чистую воду выведу. Ты у меня дождешься, что побегаешь с тачкой по Сахалину…
Собаки с мудрым отчуждением сидели неподвижно, никак не реагируя на людские страсти. Они равнодушно восприняли второй выстрел. Устало присев на краешек нарт, Исполатов молча наблюдал, как умирает короткий камчатский день.
Вожак не выдержал и с тихой лаской подошел к хозяину. Тот запустил пальцы в его густую шерсть на загривке.
– Ну что, брат? – с душевной тоской спросил он пса. – Тебе, я вижу, стало жаль меня… Ничего. Это тоже пройдет. Как прошло и то, что было давно.
С океана дунул ветер, он заворотил подол на убитой, обнажив белые стройные ноги, а поземка быстро-быстро заметала женщину снегом, сухим и жестким. Исполатов поднялся и начал кормить собак. На этот раз они получили от него юколы гораздо больше обычной нормы.
В этом коротком романе отражены подлинные события, но имена героев (за редкими исключениями) я заменил именами вымышленными.
Выдвижение героя
Андрей Петрович Соломин, редактор «Приамурских ведомостей», начал день с того, что устроил нагоняй своему токийскому корреспонденту Пуцыне, в прошлом киевскому шулеру, сосланному в места не столь отдаленные за неоспоримый и оригинальный талант никогда не бывать в проигрыше.
– Перестаньте из номера в номер писать свои статейки об успехах рыбопромышленной выставки в Осаке. Стоит ли восхищаться новыми орудиями лова, если вся наша лососина оказывается в японских или американских сетях?
– Но русский комиссар выставки Губницкий…
Соломин сразу же перебил Пуцыну:
– Я из него лепешку сделаю! Для кого он и статский советник, а для меня обычный гешефтмахер. Сейчас надо поставить акцент на визит в наши края военного министра Куропаткина, отразите нерушимую мощь русских восточных твердынь, а относительно Японии дайте читателю понять: не посмеет!
Оставшись в кабинете один, Соломин взялся сводить счеты с Губницким, неприязнь к которому испытывал давно. Губницкий целых 30 лет управлял Командорскими островами, и за время его неусыпного «княжения» янки опустошили котиковые лежбища, облагодетельствовав алеутов скрипучими граммофонами, цветными рубашками ковбоев, одеколоном с неистребимым запахом псины и бутылками виски с очаровательным привкусом керосина. Губницкий с американского разбоя имел миллионы долларов, которые и рассовал по швейцарским и лондонским банкам. Теперь он барином проживал в Сан-Франциско, поговаривали, что в Россию уже не вернется, а в Петербурге не нашли никого лучше, назначив именно этого хапугу комиссаром русского павильона на Международной рыбопромышленной выставке.
Закончив писать и еще клокоча негодованием, Соломин кликнул секретаря, велел ему прочесть написанное:
– Гляньте, что у меня получилось.
Секретарь сказал откровенно:
– Вы напрасно так расчехвостили Губницкого.
– Разве он не заслужил этого?
– Но у Губницкого очень сильная рука.
– Рука… и какой же силы?
– Сам министр внутренних дел Плеве.
– Все равно, – распорядился Соломин, – спускайте статью в типографию, и пусть ее сразу же набирают…
Прибыла шанхайская почта. Из английской газеты, издающейся в Китае, Соломин установил, что Губницкий ведет в Токио странные переговоры: японцы договаривались с ним, чтобы в случае войны с Россией рыболовные промыслы в русских территориальных водах оставались нейтральными.
– Что за бред! – возмутился Соломин. – Они будут с нами воевать, а мы за это, как последние дураки, станем еще и рыбкою их подкармливать…
Секретарь редакции принес адрес-календарь служебных чинов империи и показал загнутую страницу:
– Вот, смотрите сами… Вы устроили Губницкому раскардаш, а он, оказывается, уполномоченный от Министерства внутренних дел и самого дальневосточного наместника Алексеева.
– Уполномочен? Ради каких же целей?
– Развития рыбных и зверовых промыслов.
– Точнее – разграбления их!
– Не спорю. Но здесь ясно написано, что Губницкий – один из директоров Камчатского торгово-промыслового общества.
– А я с Камчаткою дел не имею, – ответил Соломин и добавил с ухмылкой: – С Плеве тоже… избави меня бог!
Надев котелок, взял тросточку, проверил – есть ли в жилетном кармашке зубочистка.
– Пора обедать. Ну их всех к чертовой матери!
Андрей Петрович обедал на Протодьяконовской улице в ресторане «Боярин», стараясь заказать что-либо подешевле. Это значит: фазан (таежный), рыбка (сахалинская) и винцо (из дикого уссурийского винограда). Тут его перехватил знакомый штабс-капитан из Управления Приамурским краем.
– Хорошо, что я вас встретил, – сказал он. – Его высокопревосходительство спрашивал о вас.
– Наверное, намылят, побреют и освежат вежеталем «Сюрприз». Вы навестите Андреева – он у себя в резиденции.
Соломин поднялся вверх по Муравьево-Амурской улице – на взгорье стоял большой кирпичный дом генерал-губернатора края. Звонкие апрельские ручьи неслись по бульварным канавам.
Андреев принял его радушно, начав с некоторой игривостью:
– Не хотите ли побывать в роли восточного сатрапа?
– Упаси бог! Зачем мне это нужно?
– Не отказывайтесь. Я предлагаю вам Камчатку.
Он сообщил редактору, что зимою умер камчатский управитель Ошурков, и если там раньше не было порядка при начальнике, то без начальства люди совсем отбились от рук.
– Кто же правит Камчатским уездом?
– Сотенный… казачий урядник, – как-то стыдливо признался Андреев. – Впрочем, он и сам понимает глупость своего положения. Уездный врач Трушин, считая казака «узурпатором», тоже просится в начальники. Но я запретил доктору вмешиваться в дела, ибо он подвержен запоям и, по слухам, давно и всецело подпал под влияние местных спекулянтов пушниной.
Соломин, хорошо знавший дела края, напомнил Андрееву, что на Камчатке после смерти Ошуркова оставался его помощник – некто, если не изменяет память, Неякин.
– Увы, – отвечал Андреев, – я давно отставил Неякина за открытый грабеж меховой казны. Он еще в прошлую навигацию обязан был предстать перед судом во Владивостоке, но почему-то на материк не выехал… Получается у нас совсем как у Шекспира: «Не все благополучно в королевстве Датском!»
– Не все, – согласился Соломин, кивая…
Он сидел в кресле, ленивый после обеденной сытости; костюм редактора выглядел не ахти как притязательно, Андрей Петрович небрежно смахнул пепел с помятых брюк, слушая разглагольствования генерал-губернатора.
– Камчатка очень редко попадала в надежные и энергичные руки. Как правило, в Петропавловск сбывали все отбросы чиновничества. А у меня к вам, Андрей Петрович, просьба…
– Рад буду исполнить.
– Поезжайте в Петропавловск и в должности тамошнего начальника наложите на Камчатку тяжкую десницу справедливости и благоразумия… Вы там уже бывали?
– Наездами. В командировках.
– Каковы же ваши общие впечатления?
– Да как сказать… – Соломин даже поежился. – Знаете, когда на каждого мужчину приходится всего лишь одна пятнадцатая часть женщины, то нравы далеки от… версальских! Посудите сами: в Петропавловске триста пятьдесят душ, включая грудных младенцев, зато пять кабаков торгуют с утра до ночи – живи и радуйся! Коррупция местных богачей. Грабеж камчадалов и охотников трапперского пошиба. Всюду круговая порука…
– Вот и разберитесь, – сказал генерал-губернатор.
Соломину никак не хотелось бросать теплую редакцию (и ту самую даму, которая недавно появилась в Хабаровске, задев его холостяцкое сердце и растрепав ему нервы, без того уже основательно издерганные служебными невзгодами).
– Вы же мою натуру знаете, – сказал он. – Человек я горячий и, увидев зло, стану его сокрушать.
– Так и крушите, милый вы мой!
– Боюсь, и года не пройдет, как я вернусь с Камчатки, представ перед вами уже со свернутой шеей.
– Быть этого не может, – горячо заверил его Андреев. – Всей властью генерал-губернатора я встану на вашу защиту. – Генерал привлек его к себе и крепко прижал к мундиру, подбитому ватой. – Действуйте, как подскажет вам сердце. Я остановил свой выбор именно на вашей персоне, ибо знаю вас за бескорыстного и делового чиновника…
Соломин пошел к дверям, но задержался:
– У меня деликатный вопрос: в случае появления на Камчатке членов правления Камчатского общества – они должны подчинить меня себе или я сам вправе подчинить их своей юрисдикции?
Вопрос был довольно сложен, и Андреев, кажется, сознательно дал Соломину уклончивый ответ:
– Подчинить этих махинаторов вам не удастся. Но я не думаю, чтобы Губницкий и его коллега, барон фон дер Бригген, возымели дикое желание вмешиваться в ваши внутренние дела…
На улице Андрей Петрович невольно расхохотался: какой-то безвестный и наверняка безграмотный урядник управлял Камчаткою, в пределах которой могло бы свободно уместиться Великое королевство Италии или Англии!
Вернувшись в редакцию попрощаться с сотрудниками, Соломин полистал справочник акционерных компаний Российской империи – он догадывался, кто станет его врагом, а врага следует знать. Правление камчатской «обираловки» затаилось в Петербурге на Галерной, в доме № 49, где некие жуки Гурлянд и Мандель стригли купоны с камчатских рыбаков, трапперов, лесорубов и зверобоев. Основной капитал с имуществом 3 миллиона; стоимость каждой акции 187 рублей с копейками. Близ Петропавловска работает на компанию жирово-туковый заводишко, в Усть-Камчатске тарахтит консервная фабричка, общество торгует и на Командорах.
– Торгует, наверное, воздухом, – подсказал секретарь.
– Спиртом, черт побери! – уточнил Соломин.
Со стороны вокзала истошно взревел локомотив – это из тайги вынесло транссибирский экспресс Париж – Владивосток.
Россия в рекордно короткие сроки, изумив весь мир, недавно закончила тянуть рельсы к берегам Тихого океана: колоссальная протяженность пути была как раз под стать народу-исполину. Всего за какие-то десять лет, орудуя исключительно лопатой и тачкой, русские люди свершили титанический трудовой подвиг, и потому слова «Великая Сибирская магистраль» писались тогда с заглавных букв…
Проводить его пришла на вокзал та самая дама, которую он оставлял в Хабаровске (и, кажется, навсегда). При робкой попытке поцеловать ее Соломину пришлось нырять головою под громадный купол гигантской шляпы, поверх которой колыхались искусственные розы, давно и безнадежно облинявшие.
– Прошу тебя, – сказал он растерянно, – если я хоть что-то значу в твоей жизни, пожалуйста, не езди в номера Паршина, где бывает этот… этот адвокат Иоселевич.
И потом всю дорогу ругал себя за эти жалкие слова.
Еще смолоду, претерпев немало жизненных крушений, Соломин приехал на Дальний Восток, едва освещенный слабеньким заревом экономического пробуждения, – край, где тигры выбегали на улицы городов, где каторга была главной колыбелью индустрии, где самыми доступными развлечениями являлись карты и водка, а беглые преступники держали проезжих в страхе божьем. Андрей Петрович быстро выдвинулся из среды искателей наживы и приключений, сумел не затеряться в беспутной толчее наехавших сюда аферистов разного ранга. Много лет он состоял чиновником особых поручений при генерал-губернаторах Приамурья и Приморья – при скандалезном бароне Корфе, при крутом, но образованном Гродекове и прочих. По долгу службы Соломин изъездил весь Дальний Восток, разглядев в его чащобах много такого, что навсегда было сокрыто для властей имущих. На правах редактора официальной газеты Соломин ратовал за облегчение участи малых народов, живших среди невиданных богатств и погибавших в неслыханной нищете. Андрей Петрович публиковал статьи в газетах и журналах Центральной России, его избрали в члены Русского географического общества; имя Соломина было известно ученым-этнографам, экономистам и литераторам. Андрей Петрович был большой русский патриот не на словах, а на деле.
А попутчиками его до Владивостока оказались мичманы с крейсеров Сибирской флотилии, молодые люди с особым флотским шиком, щедро сорившие деньгами и юмором. Время в дороге прошло в увлекательных беседах, сотканных из рассказов анекдотического содержания. Уже подъезжая к Владивостоку, Соломин заговорил о мощи российского флота.
– До сих пор, – отвечали ему мичманы, – Россия не имела поводов обижаться на свой флот. Не посрамим его чести и сейчас. А что касается угроз самураев, так это нас не пугает, – Япония не посмеет!
– Вот и я такого же мнения, – сказал Соломин…
Вагон задергало на стыках переводных стрелок, и запыленный «микст», полмесяца назад покинувший Париж, вдруг окунулся в прохладную синеву амурских лиманов, свистом он разрезал тишину окраин, сплошь усыпанных белыми хохлацкими мазанками с рушниками на окнах. Паровоз катил к вокзалу – прямо к пристаням Золотого Рога… Это был блистательный и фееричный град Владивосток, в котором тогда бытовала житейская поговорка: «Для полноты счастья надо иметь русскую жену, китайского повара и японскую прислугу».