Ахматова говорила что недоброво считал себя
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Музыка
Я И МОИ ДРУЗЬЯ
—неизвестно
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Постоянные читатели
—Статистика
Анна Ахматова Николая Недоброво
Анна Ахматова Николая Недоброво
Но жар души не весь был заметен,
Три А я бережно чертил узором,
Пока трех черт удачным уговором
Вам в монограмму не был он сплетен
Николай Недоброво-Анне Ахматовой
Не бойся; подойди; дай руку; стань у края.
Как сдавливает грудь от чувства высоты.
Как этих острых скал причудливы черты!
Их розоватые уступы облетая,
Вон, глубоко внизу, орлов кружится стая.
Какая мощь и дичь под дымкой красоты!
И тишина кругом; но в ветре слышишь ты
Обрывки смятые то скрипа арб, то лая?
И дальше, складками, долины и леса
Дрожат, подернуты струеньем зыбким зноя,
И море кажется исполненным покоя:
Там, за пестрою оградой,
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады.
После смерти Недоброво Ахматова неоднократно возвращалась к нему в своих произведениях. Стихотворения «Одни глядятся в ласковые взоры» и «Если плещется лунная жуть» (по мнению Л.К.Чуковской), обращены к памяти Н.Недоброво. В «Поэме без героя» Ахматова посвятила Николаю Недоброво «Лирическое отступление», о чем и упоминает она в «Прозе о Поэме»:
А сейчас бы домой скорее,
Камероновой Галереей
В ледяной таинственный сад,
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады,
Как бывал ты когда-то рад,
Там, за островом, там, за Садом,
Разве мы не встретимся взглядом
Не глядевших на казнь очей.
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее
смерть
слово
И разгадку жизни моей
Найман Анатолий: Рассказы о Анне Ахматовой (Воспоминания)
Страница 4
Последним звуком высоты,
Созвучна горестной судьбе,
Да он, грустящий по тебе.
Nonne fuit satius tristes Amaryllidis iras
Verg. Ecl. ii, vv. 14-15
Ахматова говорила, что Недоброво считал себя одной из центральных фигур в картине, которая впоследствии была названа «серебряным веком», никогда в этом не сомневался, имел на это основания и соответственно себя вел. Он был уверен, что его письма будут изданы отдельными томами, и, кажется, оставлял у себя черновики. Ахматова посвятила либо адресовала ему несколько замечательных стихотворений и лирическое отступление в «Поэме без героя», кончающееся:
Что над юностью стал мятежной,
Чья сияла когда-то сила,
Чья забыта навек могила,
Как эту даму ни обхватывай,
«Я вам не ставила еще мою «пластинку» про Бальмонта?
За полночь решили, что тем, кому далеко ехать, как, например, нам в Царское, лучше остаться до утра. Перешли в соседнюю комнату, кто-то сел за фортепьяно, какая-то пара начала танцевать. Вдруг в дверях появился маленький рыжий Бальмонт, прислонился головой к косяку, сделал ножки вот так (туг она складывала руки крест-накрест) и сказал: «Почему я, такой нежный, должен все это видеть?»
«Ахматовой» (например, когда вышла на веранду комаровского домика и застала гостивших у нее молодых людей садящимися по двое на велосипеды, чтобы отправиться на реку Сестру купаться), либо несимпатичного, но не стоящего более серьезной реакции (например, когда ей на глаза попался журнал с фотографиями Элизабет Тейлор в роли Клеопатры).
Не разлучайся, пока ты жив,
4 февраля 61. Гневная тема нынешнего вечера – «Пнин»…Книга ей вообще не понравилась, а по отношению к себе она нашла ее пасквилянской… Но пасквиль ли на Ахматову? Или пародия на ее подражательниц? Сказать трудно. Анна Андреевна усматривает безусловный пасквиль.*
*Одна из героинь романа, (…по происхождению русская) пишет стихи. В эмиграции в Париже она выпускает сборник под названием «Сухие губы». Набоков приводит два из этого мнимого сборника. Приведу их, пусть читатель судит сам, права или неправа Ахматова в своей оценке.
Я надела темное платье,
И монашенки я скромней;
Из слоновой кости распятье
Над холодной постелью моей.
Но огни небывалых оргий
Прожигают мое забытье
И шепчу я имя Георгий –
Золотое имя твое!
Самоцветов кроме очей
Нет у меня никаких,
Но есть роза еще нежней
Розовых губ моих.
И юноша тихий сказал:
«Ваше сердце всего нежней…»
И я опустила глаза…
* * *
Дорогу в СССР ему проложила «Лолита», а за нею прочли и другие его книги.
Увы, Набоков все-таки второстепенный писатель. Кроме изысканной «Лолиты» у него мало что есть.
Даже «Лолита», казалась бы, удача, никуда не ведет. Это всего лишь очень талантливая безупречная книга, где все компоненты сложились удачно в единое целое: в шедевр.
Эдуард Лимонов, «Священные монстры»
Имя Надсона сразу вызвало у меня в памяти Марию Валентиновну Ватсон и анекдоты, ходившие о ней в моем отрочестве. «Здравствуйте, Марья Валентиновна! Какая сегодня прекрасная погода!» – «Погода прекрасная, да вот большевики…» Я запомнила на всю жизнь: летом, не то 19-го, не то 20-го года, в голод, когда мы жили на станции Ермоловка, в помещении бывшей гостиницы, которую Петроградский совет предоставил на лето литераторам, – меня послали на кухню вскипятить чайник; там, над своей керосинкой, стояла Марья Валентиновна – в пальто вместо халата – и беседовала с кушаньем, шипевшем у нее на сковородке. «Не хочешь быть котлеткой, – говорила она, размешивая что-то на сковороде, – будь кашкой, будь кашкой!»
Анне Андреевне не понравились мои анекдоты.
– Марья Валентиновна очень тронула меня однажды, – сказала она. – В Доме Литераторов был объявлен вечер новой поэзии. Стоял там бюст Надсона. Мария Валентиновна сказала мне: «Я хочу унести его отсюда, а то они могут его обидеть»
Анато;лий Генрихович Найман (23 апреля 1936 г. (возраст 83 года), Санкт-Петербург), поэт, прозаик
9 июня 63. Пришла к Анне Андреевне – она уныло и неудобно лежит на своей узкой тахте, более похожей на койку. Вынула из сумочки стихи, предупредила: «Это не мои» и прочла. По-видимому, была довольна, когда я сказала, что стихи мне нравятся. «Это Толины. Толи Наймана».
Стихи эти интересны своею странностью. На ахматовские не похожи совсем
20 октября 63. О Толе Наймане она отозвалась так:
— Правда, он хорош? А его никто никогда не замечает. Он пишет уже многие годы – никто никогда. Словно его нет. Знаете, бывают такие судьбы.
Л. Чуковская. Записки об Ахматовой
Ахматова говорила что недоброво считал себя
Лучше их рассказали стихи.
Так случилось, что Светлана Коваленко, известный исследователь судьбы и творчества Анны Ахматовой, ушла из жизни, когда рукопись этой книги, писавшейся для серии «ЖЗЛ», еще находилась на ее рабочем столе. И книга, по воле судьбы, сложилась так, как она сложилась. Сложилась неожиданно. И интересно.
На первый план, может быть невольно, вышла тема: Ахматова и ее адресаты. Адресаты ее поэзии. Конквистадор, победитель «морей и девушек, врагов и слова», безусловныйпоэт («поэт—визионер», по слову Ахматовой), путешественник и воин Николай Гумилёв. Нищий парижский художник, не дождавшийся при жизни ни славы, ни денег, чье имя теперь знает весь мир, Амедео Модильяни. Мало известный широкой публике критик, автор лучшей статьи об Ахматовой и бедный муж богатой жены Николай Недоброво. Стихотворец, оставшийся на уровне «литературного жениховства», в деле же художник—мозаичист Борис Анреп. И наконец, «миссионер» по линии британской дипломатической службы, Гость из Будущегов «Поэме без героя» (о поэты!), а в миру преподаватель философии Оксфордского университета Исайя Берлин. Всего пять.
«Почему пять, – может спохватиться иной читатель, – когда адресатов значительно больше?» Конечно, больше, поэту была отпущена большая жизнь. Но у Анны Ахматовой имелась своя теория по поводу «сакрального числа пять», и Светлана Коваленко постаралась эту меру соблюсти и обосновать в главе «Культура любви».
Этот, условно говоря, первый план стал историко—биогра—фическим «толкователем» для следующего и главного плана книги – поэтического творчества, вобравшего жизненные и сердечные перипетии Анны Ахматовой, преломившей и превратившей их в искусство, чему посвящены основательные исследовательские главы «Поэмы и театр», «Литературные контексты», «Автобиографическая проза Анны Ахматовой».
Такой неразделимый сплав личной жизни и творчества, как говорили тогда – «бесконечный трепет», вообще был свойствен началу ушедшего столетия, как никакой другой эпохе. И интерес исследователей к «любовным историям» Серебряного века – вовсе не потрафление вкусу опростившегося читателя.
Лучше других, пожалуй, этот феномен времени объяснил Владислав Ходасевич в очерке «Конец Ренаты» (1928): «Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной. Символизм не хотел быть только художественной школой… Все время он порывался стать жизненно—творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может невоплотимая, правда… Это был ряд попыток, порой героических, – найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства… формула не была открыта. Дело свелось к тому, что история символистов превратилась в историю разбитых жизней… Внутри каждой личности боролись за преобладание „человек“ и „писатель“… Если талант литературный оказывался сильнее – „писатель“ побеждал „человека“…»
В Анне Ахматовой «писатель» победил «человека», и всё пошло в топку поэзии. Когда читаешь подряд историю ее «романов», а Светлана Коваленко собрала немало до недавнего времени недоступных или же разбросанных по отдельным изданиям материалов, на ум неизменно приходит Баратынский:
Сравнивая ахматовские «истории сердца» и посвященные им стихи, не отделаться от мысли, что герои этих историй (Гумилёв не из этого ряда) – случайны, выхвачены «рассеянным взглядом» из повседневности лишь потому, что «близко стояли», столь разительно несоответствие между «скромностью события» и драматургическим богатством его поэтического отражения.
Любила ли она кого—нибудь из своих спутников и лирических адресатов в житейском, не поэтическом смысле? Никому из них она не служила, как служит «обыкновенная» женщина, взыскующая пары, никого не удерживала игрой в уют и прелесть, приберегая все женские заплачки и голошения для стихов. А ведь наверное не хуже иной мадам Река—мье знала женскую «науку побеждать» («Уверяйте их, что они гениальны, разрешайте всюду ходить и ездить, остальное сделают красивое десу и дорогая обувь», – делилась опытом главная муза Маяковского). Но к чему Ахматовой было тщиться на музу, когда она сама – поэт:
И едва ли не приветствовала очередную разлуку, котораяя дарила ей повод для поистине «еврипидовской драматургии» в стихах:
Струве Г.: Ахматова и Н. В. Недоброво
Ахматова и Н. В. Недоброво
А летом 1965 года, в Париже, в беседе с Н. А. Струве (см. в нашем втором томе «Восемь часов с Анной Ахматовой»), она о той же статье сказала, противопоставляя ее напечатанной в «Новом мире» заметке о ее поэзии А. Синявского: «Он [Синявский] знал всю мою поэзию, но так и не понял, а вот Н. В. Недоброво знал только первые мои две книжки, а понял меня насквозь, ответил заранее всем моим критикам, до Жданова включительно. Его статья, напечатанная в одной из книжек «Русской мысли» за 1915 год, лучшее, что обо мне было написано. «
Этот дважды высказанный отзыв о статье Недоброво в превосходной степени достаточен для того, чтобы привлечь внимание к никогда не воспроизводившейся, забытой и сейчас многим недоступной статье, и мы поэтому включаем ее в приложение к настоящему тому. (Статья Недоброво имеется теперь в английском переводе в американском журнале «Russian Literature Triquarterly». № 9. Spring 1974. P. 221-236.)
Б. В. Анреп и Н. В. Недоброво познакомились, когда они оба были учениками 6-го класса 3-й гимназии в Харькове, в которую Анреп перевелся в 1899 г., когда отец его был назначен попечителем Харьковского учебного округа. До того времени Анреп учился в Петербурге. Вот что он рассказал о своем знакомстве с Недоброво в написанных им по моему настоянию вое поминаниях о их дружбе (он давно обещал мне сделать это, но записал свои воспоминания только в 1969 г., уже незадолго до смерти):
Мне было 16 лет. Из петербургской гимназии я был переведен в шее той класс 3-й харьковской гимназии на Кокошкинской улице. [. ] Класс был многочисленный, и инспектор посадил меня в передний ряд парт, что считалось привилегией. Парты были на двух учеников каждая, и рядом со мной был посажен некий хорошо воспитанный фон-дер-Лауниц, сын местного предводителя дворянства, очень милый, но не очень преданный школьным занятиям, будущий офицер, славно погибший в Первую мировую войну.
— Анреп, назовите греческого национального героя, который сыграл большую роль в освобождении Греции.
Я встал, отупев, но смутно вспомнил знаменитое имя.
— Рекомендую вам слушать меня более внимательно. Недоброво, может быть, вы ответите на мой вопрос?
Изящный ученик с последней парты первого ряда встал, улыбаясь:
Урок кончился. Ученики бросились к выходу из класса. Сконфуженный, я остался на своем месте и вынул английскую книгу из-под парты. Недоброво подошел ко мне, приятно улыбаясь.
— Да вы гений, вы нас всех развеселили.
— Вы читали, я вижу, английскую книгу. Позвольте познакомиться.
Старушка в коридоре сидела за прилавком и продавала чай, бутерброды, паюсную икру, пирожки с мясом и капустой. Мы разговорились.
— Зачем вы приехали в Харьков? Я только и мечтаю перебраться в Петербург. Я должен был бы быть в седьмом классе, но потерял целый год, заболев воспалением мозга, и доктора запретили мне всякие умственные занятия. Вел растительный образ жизни. Теперь воскрес.
Разговор перешел на литературные темы. За все время нашего знакомства и последующей дружбы это был наш главный предмет разговоров. Недоброво меня сразу прельстил и своим изящным видом, и прекрасными манерами, и высоким образованием. Он заставлял меня задумываться и высказываться о вещах, о которых я раньше и не думал. Со своей стороны, он любил анализировать и свои чувства, и поэзию, и философию, а если критиковал мои взгляды, то делал это всегда очень деликатно, и очень умело заставлял меня принимать свои логические заключения и взгляды, ждал наших встреч, и каждая являлась для меня событием.
В первый же день нашего знакомства Недоброво ждал меня при выходе из гимназии.
Мой сосед в классе, Лауниц, сказал мне, что Недоброво считает себя головой выше всех товарищей и мало с кем говорит. Он на это имел полное право. Он недостаточно знал иностранные языки, но иностранная литература была ему хорошо знакома, и он поражал меня своими острыми замечаниями об известных писателях. Я чувствовал, что я не на его высоте, и старался не ударить лицом в грязь. Я стал искать его дружбы, и мне льстило, когда я почувствовал, что и он ищет моей. Мы становились неразлучны. Обыкновенно он провожал меня до дому.
— До завтра, Борис Васильевич.
— До завтра, Николай Владимирович.
Мы были всегда на «вы» и на «имя-отчество».
Когда же, когда Анреп поступил в Правоведение, он получил письмо от Недоброво, что тот приезжает в Петербург и поступает в университет. Недоброво стал бывать у Анрепов в доме почти каждую неделю. Вел он себя безукоризненно, целовал матери Анрепа ручку, поддерживал светский разговор. Отец Анрепа прислушивался к его мнениям, заинтересовался им, и между ними завязались беседы на политические и академические темы. Анреп пишет:
То, что Анреп говорит здесь о разговорах между его отцом и Недоброво, относится, очевидно, к более позднему времени: между 1902 и 1905 гг. ни кадетов, ни октябристов еще не существовало. Но именно отец Анрепа, который в 1907 г. стал членом III Государственной Думы и примкнул к фракции октябристов, рекомендовал Недоброво в канцелярию Думы. Сделал он это, несмотря на расхождение в политических взглядах.
«о Тютчеве, о Фете, об Анненском, о Блоке, о других русских поэтах, а также о Бодлере и Верлене, которые сильно вдохновляли нас». И Б. В. и Н. В. оба в то время писали стихи. По словам Анрепа, Недоброво к большинству молодых поэтов был очень строг и не стремился входить в личные отношения с ними, вследствие чего «многие считали его снобом и чуждались его». Анреп говорит также, что он особенно ценил и личность и литературное творчество Вячеслава Иванова, а тот «со своей стороны высоко ставил ум, критические статьи и литературную требовательность Н. В., часто виделся с ним, и между ними возникли теплые дружеские отношения». Здесь Анреп опять несколько упреждал события: сближение между Недоброво и Вячеславом Ивановым относится к более позднему времени, когда сам Анреп уже жил за границей. Из поэтов, более близких к нему по возрасту, Недоброво дружил с Ю. Н. Верховским (1878-1956) и А. Д. Скалдиным, (1885-1943) и одно время с гр. В. А. Комаровским (1881-1914). Ю. Л. Сазонова тоже упоминает, что Вячеслав Иванов ценил и любил Недоброво. По eе словам, то же относилось и к Андрею Белому.
По поводу того, что Анреп пишет о Недоброво как конькобежце, заслуживает быть отмеченным, что, несмотря на свою раннюю болезненность, приведшую к преждевременной смерти, он в те предвоенные годы занимался разными видами спорта, явно преодолевая свою видимую «немощность» огромными усилиями воли. В разное время он увлекался верховой ездой, фехтованием, лыжными прогулками, катаньем с гор на санях, игрой в теннис.
— Бросьте все, посвятите себя искусству.
Новый мир открылся передо мной. Еще год я старался совместить «юристику» с искусством. «Спрошу Н. В.», подумал я и пошел к нему. [. ] Н. В. принял меня особенно ласково:
Л. А. убедила Анрепа последовать совету Стеллецкого, они оба поцеловали его, и это его «очень тронуло».
Некоторые сведения о дальнейшей жизни Анрепа читатель найдет в этом же томе в очерке «Ахматова и Б. В. Анреп».
В статье Ю. Л. Сазоновой, которую она назвала «Опыт портрета», мы находим следующее описание наружности Н. В. Недоброво, значительно дополняющее рассказ Б. В. Анрепа:
создавали общее впечатление хрупкости. «Перламутровый мальчик» звали его в интимном кругу в пору его студенчества. «Он фарфоровый», пугались друзья потом, когда видели узкий очерк застенчиво улыбавшегося Н. В. среди реальных «трехмерных» фигур остальных собравшихся. Особенности внешнего облика отличали его сразу: его нельзя было пропустить, не заметить. Люди, видавшие его мельком где-нибудь в людном месте, с полной точностью вспоминали его через много лет.
Мы знаем, что с г-жой Химона Недоброво был давно знаком, что с «очаровательной курсисткой», то есть В. А. Знаменской, он познакомился еще весной того же года, так что не исключена возможность и более раннего знакомства с Ахматовой.
Попросту красивой назвать ее нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с нее стоит сделать и леонардовский рисунок и гейнсборовский портрет7* маслом, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии. Осенью, приехав сюда, я думаю, Ты не откажешься ни от одной из этих задач5.
случае, она просит передать Тебе, что только восторги незнакомца и способны ее тронуть, так как восторгами добрых знакомых она переобременена сверх меры и никак не может разобраться, к чему, собственно, они относятся.
Через неделю нам предстоит трехмесячная, по меньшей мере, разлука. Очень это мне грустно.
Дальше Недоброво писал, что лето его начнется в начале июля и что он, вероятно, полностью проведет его в Крыму:
. Мне хочется не иметь никаких обязанностей, даже лечебных, не иметь новых впечатлений, а, отдыхая телом на старых местах, писать побольше для того, чтобы развлекать Ахматову в ее «Тверском уединении» присылкой ей идиллий, поэм и отрывков из романа под заглавием «Дух дышит, где хочет» и с эпиграфом:
И вот на памяти моей
Одной звездой любви светлей.
В этом романе с поразительной ясностью будет изображено противозаконие духа и нравственностей человеческих. Сделано это будет с обыкновенным искусством.
Из этих двух писем 1914 года видно, какое большое место в жизни Недоброво заняла к тому времени А. А. Ахматова. Роман, о котором он писал в последних процитированных строках, не был, насколько известно, написан, но, может быть, и был начат, и в бумагах Недоброво могли сохраниться наброски его. В них могли отразиться и отношения его с Ахматовой.
Дорогая моя Верушка, по уговору шлю Вам в юбилейный день сердечный привет и пожеланье нам всем еще многих лет сердечной дружбы. Крепко целую мою дорогую. Ник. Влад. усердно кланяется.
Любящая Вас Л. Недоброво.
дорогой и далекий друг!
Нет одиночества, которого бы Он не пришел разделить, и нет смерти, о бессилии которой Он не пришел бы напомнить своим Воскресением. Он не приходит к маленькому горю и к призрачному психологическому одиночеству, но Вас, милый и бедный друг, Он коснется, а вернее уже и коснулся. Мне верится, что Вы все это чувствуете и что Ваше горе не черное. А утешаться в нем и не надобно. Живите, как всегда жили, и дайте Божьему миру как можно больше любви своей.
Мы очень опечалились скорбными вестями о Вас, и нас очень тронуло, что Вы прислали свои карточки; с особенной пытливостью я всматривался в Ваше лицо, думая о Вас и о том, как Вы все перенесете. Смотрел, пока вдруг сразу не успокоился надеждой, что у Вас на душе правильно.
Знаменская долго ничего не знала о судьбе Недоброво, которых гражданская война отрезала от нее. Даже вступая в переписку с Б. В. Анрепом в 1967 г., она считала, что Недоброво умер еще в 1918 г. О последних днях Л. А. Недоброво, которой удалось эвакуироваться из Крыма и при содействии ее старой знакомой О. А. Химона и одного американца8 поселиться в Италии, в Сан-Ремо, где она и скончалась довольно скоро от чахотки, В. А. узнала уже от меня.
Мы видели, что четыре стихотворения Ахматовой были ею открыто посвящены Н. В. Недоброво, начиная с позднего издания «Белой стаи». В письме Б. В. Анрепу от 17 мая 1967 г. В. А. Знаменская писала:
При встрече со мной на даче в Комарове 24 августа 1963 г. Анна Андр. в беседе о Николае Влад. перечислила мне ее стихотворения, ему посвященные; записывала я сразу при ее цитировании:
1. «Царскосельская статуя».
2. «Все мне видится Павловск холмистый. «.
3. «Есть в близости людей заветная черта. «.
«Пока не свалюсь под забором. » (1921 г.).
5. «Одни глядятся в ласковые взоры, / Другие пьют до солнечных лучей. » (1936 г.).
6. Бахчисарай: «Город чистых водометов, / Золотой Бахчисарай. «.
А. А. тогда же говорила мне, что в новом издании ее стихотворений она везде проставит посвящения Николаю Влад.
Не знаю, какое издание А. А. имела в виду, и мне кажется, что эти 6 стихотворений не все, что ею посвящены Н. В. Недоброво.
«Целый год ты со мной неразлучен. «), не названное ею, но упомянутое в одном более позднем письме к Анрепу, уже были напечатаны с посвящением Недоброво в издании «Белой стаи» 1923 г., так что фраза А. А. о «будущем издании» не совсем понятна, даже если исходить из того, что А. А. могла не принимать во внимание напечатанное в Берлине издание «Белой стаи»: все эти посвящения были налицо и в сборнике 1961 г. Очевидно, А. А. просто хотела сказать, что она оставит их и в следующих изданиях своих стихов. Или же ударение тут было на тех трех стихотворениях, которые до того не носили посвящения Недоброво. Но ни одно из них не носит такого посвящения и в вышедшем в 1965 г. «Беге времени».
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой!
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады
И орла Екатерины
Он слетел на дно долины
С пышных бронзовых ворот.
Одно из стихотворений в списке Знаменской написано много лет спустя после смерти Недоброво, в 1936 г. Что оно «обращено» к Н. В., к его памяти, представляется мне весьма вероятным. Оно интересно поэтому как ретроспективное отраженно всего эпизода в поэзии Ахматовой. Приведу его полностью (по тексту «Бега времени»):
Одни глядятся в ласковые взоры,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей.
Я говорю: «Твое несу я бремя
Тяжелое, ты знаешь сколько лет».
И для нее пространства в мире нет.
И снова черный масляничный вечер,
Зловещий парк, неспешный бег коня.
И полный счастья и веселья ветер,
А надо мной спокойный и двурогий
Стоит свидетель. о, туда, туда,
По древней подкапризовой дороге,
Где лебеди и мертвая вода.
Пока не свалюсь под забором
И ветер меня не добьет,
Мечта о спасении скором
Упрямая, жду, что случится,
Как в песне, случится со мной,
Уверенно в дверь постучится
И, прежний, веселый, дневной,
«Довольно,
Ты видишь, я тоже простил».
Не будет ни страшно, ни больно.
Ни роз, ни архангельских сил.
Затем и в беспамятстве смуты
Что смерти без этой минуты
Представить себе не могу.
Строка «И прежний, веселый, дневной» перекликается со строкой «А как прежде, и весел и юн» в более раннем стихотворении, которое сама Ахматова отметила, вместе с тремя другими, посвящением Н. В. Недоброво.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
она обращалась к Недоброво, а не к Блоку, как принято считать. Блок не был пленником прекрасных рук, и во всяком случае это не могло быть его отличительным признаком. О прекрасных руках жены Недоброво говорилось часто, и это как бы было ее особенностью. Руки же Ахматовой были невероятно гибки, так что она, скрестив их, могла охватить себя всю, соединив ладони за спиной, но это ставилось ей почти в укор, как и другие ее гимнастические возможности. Н. В. Недоброво мог быть назван пленником по своей обычной покорности жене, которую он полушутя называл «императрицей». Блок ничьим пленником в таком смысле не был. Эпитет «знаменитый», не применимый к мало печатавшемуся Недоброво, мог быть либо дружеским преувеличением, либо просто желанием направить критиков по ложному следу.
Последнее предположение Сазоновой вполне правдоподобно, как правильно, вероятно, и то, что она говорит о «счастливом пленнике». Но она обрывает цитату как раз перед теми строками, которые, если знать всё, что мы знаем, об отношениях Недоброво и Ахматовой (правда, всего мы, может быть, и не знаем: Недоброво рассказа о них не оставил, а рассказ Ахматовой, если таковой и имеется, пока неизвестен), едва ли можно отнести к Недоброво. Вот эти строки:
Но все сильней скучает кровь.
«писал законов». При этом он был очень высокого роста, как можно видеть по одной любительской фотографии, на которой он снят в студенческом сюртуке и стоит именно «верстой». Фотография изображает пикник (кажется, на Островах), и на ней, кроме Недоброво, сняты Анреп, Стеллецкий, жена Недоброво и сестры Девель.
Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество,
И ни в чем не повинен: ни в этом,
Ни в другом и ни в третьем.
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета
Или сгинуть.
Да что там! Про это
Роль наряженного верстой в истории Пьеро (Князева) и Коломбины (Глебовой-Судейкиной) не совсем ясна. Как будто он в стороне: «И ни в чем не повинен. «. Но наряженный верстой появляется снова в начале «Решки», в ироническом диалоге между автором и его редактором. На жалобы редактора о том, что нельзя понять, кто в «Поэме» в кого влюблен, «Кто когда и зачем встречался, / Кто погиб и кто жив остался, / И кто автор, и кто герой», и к чему рассуждения о поэте, поэт отвечает:
Их стихи за них постарались.
Третий прожил лишь двадцать лет,
И мне жалко его.
«железных законах» могли бы относиться и к нему, и, кажется, он сам так сначала и думал. Но в 1913 году его в Петербурге не было, и Ахматова с ним не была знакома, так что появление его на маскараде едва ли было бы оправдано. Но какая-то контаминация образов Недоброво и Анрепа в «ровеснике Мамврийского дуба» все же возможна. Анреп тоже был высокого роста, но при этом, в отличие от «хрупкого» и изящного Недоброво, и очень крупного сложения. В том, что в «подтексте» «Поэмы», если брать ее в целом, Анреп тоже играет роль, нет сомнения (см. об этом ниже, в рассказе самого Анрепа).
Отношений между А. А. и Недоброво Знаменская касалась в целом ряде писем к Б. В. Анрепу. Так, 23 апреля 1967 г. она писала, что летом 1964 или 1965 года (по другому письму это было именно в 1964 году) возила Ахматовой письма к себе, «прочла 5-6 вслух и. остановилась, застеснялась, что-то почувствовала неладное. А Анна Андр. говорит: «да, они носят влюбленный характер. » М. б. смешно, но точно какая-то тень ревности мелькнула».
«влюбленности» Ахматовой в самого Анрепа и приводит следующие сказанные ей А. А. слова: «. мое отношение к нему [Анрепу] вызвало расхождение Н. В. с Бор. Вас, вот почему я ему ничего не говорила о Вас, не просила его адреса для Вас, чтобы не упоминать имени Ник. Влад. и его не огорчить». Передавая этот разговор с А. А., Знаменская прибавляет: «Это при Вашей встрече в Париже».
Между прочим, как я Вам писала, Анна Андр., передавая мне копию с 3-х отрывков из писем Ник. Вл. Вам, с которых для Вас будут сделаны фотокопии, сказала, как интересны и важны имеющиеся у меня материалы о Ник. Вл. и Люб. Ал. и чтобы я не торопилась сейчас же их дать в ГПБ. Откуда у нее были эти отрывки из писем Ник. Влад., она мне не сказала, но сейчас я совершенно уверена, что их ей передал Ваш знакомый, о котором Вы мне писали и которого я не знаю.
В. А. имела тут в виду меня. В более позднем письме она писала Анрепу, что А. А. называла ей меня и говорила о моем интересе к Недоброво и намерении издать его произведения. Когда мой знакомый передавал А. А. упомянутые выдержки, он, между прочим, спросил ее по моей просьбе насчет писем Н. В. к ней. Она ему сказала, что вынуждена была все его письма уничтожить после обыска у нее в связи с арестом сына.
«редактирования» Недоброво «Четок», то возможно, что в разговоре со Знаменской Н. В. имел в виду то, о чем писала Ю. Л. Сазонова в статье в «Новом русском слове»: «Ахматова совещалась с ним по всем вопросам, касающимся поэзии. У меня сохранился экземпляр «Четок» с пометками Недоброво ритма всех стихотворений и указаниями иного расположения стихотворений для готовившегося тогда третьего издания».
О планах «увезти» Ахматову в Париж Знаменская вспоминала еще в одном письме. С этим интересно сопоставить то, что позже, в 1926 г., в Париже распространялись слухи о предстоящем приезде туда Ахматовой. Об этом писала самой Ахматовой Марина Цветаева (см.: Цветаева М. Неизданные письма. Париж, 1971. С. 377). Но Цветаева не упоминала в этой связи Глебову-Судейкину, а последняя в это время уже жила в Париже. Свое обещание рассказать Анрепу о том, как она познакомилась с четой Недоброво, а также о знакомстве с Ахматовой, В. А. Знаменская исполнила в своем длинном письме в Лондон. Это двойное письмо было закончено 1 февраля 1968 г.
приехала на вечер, чтобы по видаться с каким-то выступавшим на нем артистом Московского Художественного театра и устроить читку пьесы ее мужа Знаменская в письме Анрепу прибавляла, что за все время своей дружбы с Недоброво она так и не узнала (или совершенно забыла), о какой пьесе шла речь и была ли она принята к постановке. Но то была несомненно «Юдифь», о которой Недоброво действительно вел переговоры с театром Станиславского.
О впечатлении, произведенном на нее Н. В. Недоброво, и о знакомстве с Ахматовой Знаменская рассказывала так:
Как мне помнится, больше у Недоброво с А. А. Ахматовой я никогда не встречалась, не помню ее и на собраниях Общества поэтов, на Спасской улице.
директором которой был мой отчим. [. ]
По возвращении осенью 1913 г. в СПб я стала довольно часто бывать у Недоброво; меня приглашали к обеду с тем, чтобы провести у них и вечер; часто в эти же дни бывал у них и А. Д. Скалдин. После обеда мы уютно устраивались у топящегося камина, пекли на угольках каштаны, которые Н. В. очень любил. Вечера проходили в беседе, иногда Н. В. читал вслух, а то и просто в веселой болтовне.
В первой же открытке Л. А. писала мне: «Я не сердилась на вас, что Вы «ворвались» ко мне, т. к. ворвались Вы как свежий утренний ветер и внесли к нам молодость и радость». [. ] Чудесные письма писал мне Н. В.
Дальше В. А. рассказывала:
В 1914 г. Недоброво переехали в Царское Село; жили они близко от вокзала, на б. Бульварной ул., д. 54. Я часто получала открытки подобного характера:
Если бы начало этого письма Знаменской о частых визитах к Недоброво в Царское относились целиком или преимущественно к 1914 году, то, в сопоставлении с тем, что мы знаем об отношениях между Н. В. и Ахматовой, можно было бы удивиться, что В. А. никогда не встречала там последнюю. Но в письме почти наверное «контаминированы» 1914 и 1915 годы. А в 1915 году уже началось охлаждение между Н. В. и А. А., и горечь цитируемого письма Н. В. не случайна и не удивительна.
было, и если что-то доходило, то только очень редко от Л. А., и, конечно, я целиком, очевидно, думала как она.
Дальше она касалась отношений между Анрепом и А. А., о которых ничего не знала, и отношения Н. В. к Анрепу, о котором узнала из посланных мною Ахматовой выдержек из писем Недоброво:
В. А. писала также Анрепу, что, когда Недоброво уехали в конце 1916 года на Кавказ, на их квартире на Бульварной улице в Царском Селе остались их вещи «и, главное, библиотека Н. В., его архив и даже, кажется, дневник». О судьбе всего этого она не могла ничего узнать. Нам известно только, что в Пушкинском Доме хранится какой-то архив Н. В., охватывающий почти всю жизнь его до 1917 года.
«Воздушных путях»: сделанный мною фотостат этих воспоминаний был послан ей Б. В. Анрепом. Она писала также о возмущении, которое вызвало у Ахматовой то, что писал покойный С. К. Маковский об ее отношениях с Гумилевым.
Ю. Л. Сазонова в своей статье в «Новом русском слове» цитировала два четверостишия из одного стихотворения Недоброво как «стихотворное утверждение [. ] будто Ахматова не писала ему стихов». Она объясняла это тем же желанием направить современников, и в частности критиков, по ложному следу, какое видела в том, что Ахматова назвала Недоброво своим «знаменитым современником».
Стихотворение, о котором говорила Сазонова, было напечатано в 1916 году в «Альманахе муз» (Петроград, кн-во «Фелана») вместе с четырьмя другими стихотворениями Недоброво. Все они без дат, и все почти наверное написаны не позже 1915 года. Вот это стихотворение с его неожиданной концовкой:
Я не могу душою оторваться.
Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?
Но лучше б мне и не слыхать о них!
В моей груди у сердца каждый стих,
И голос твой у горла, ластясь, вьется.
Перекипает в ревность наслажденье.
Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближеньи каждого лица,
В «Белой стае» было одно стихотворение, посвящение которого Недоброво (правда, с опечаткой, могшей кой-кого ввести в заблуждение: «К. В. Н.» вместо «Н. В. Н.») было обозначено в четвертом («берлинско-петербургском») издании 1923 г. Мне думается, что это стихотворение, помеченное «1915. Петербург. Весна», было как бы ответом на процитированное выше стихотворение Недоброво, которое Ахматова должна была знать до его появления в печати. Вот это стихотворение:
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Достигшие поражены тоскою.
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
Во взгляде ваших длинных глаз, то веском,
То зыбком, то поющем об обмане,
Вдруг тайный свет затеплится в тумане
Не так ли в зачарованном лимане
Плывет луна, заслушиваясь плеском?
Ах, вас бы повести к леонардескам
В музее Польди-Пеццоли в Милане.
Вы б видели печальной в половине,
А в остальных жестокой беззаботно.
А вас живую с вами на картине
Сличая, я бы проверял охотно
При сопоставлении этого стихотворения со строками Недоброво в письме к Анрепу мне показалось несомненным, что оно написано об Ахматовой и должно относиться ко второй половине 1913 или началу 1914 года (письмо было написано весной 1914 года). Такую гипотезу я высказал в докладе об Ахматовой и Недоброво, который читал летом 1971 г. в одном канадском университете и в двух университетах США. Но тогда публикация этого стихотворения была мне неизвестна, что я и оговорил. С тех пор я ее обнаружил, и она как будто опровергает мою гипотезу: стихотворение было напечатано в февральской книге «Северных записок» за 1913 год, то есть до предполагаемого знакомства Недоброво с А. А. Больше того: заглавие стихотворения в журнале представляет собой посвящение как будто бы совершенно другому лицу, имя которого обозначено инициалами: Е. М. М. Среди знакомых Недоброво и Анрепа я не знаю никого с такими инициалами. Найди я эту публикацию еще при жизни Анрепа, я мог бы спросить его (в его альбоме посвящения нет, хотя есть в нем другие стихотворения с посвящениями, в том числе тогдашней жене Анрепа, самому Анрепу, Вячеславу Иванову, О. А. Химона и др. А в том же номере «Северных записок», где напечатано стихотворение «Е. М. М.», другое стихотворение посвящено Татьяне Модестовне Девель, одной из сестер Девель, харьковских знакомых Анрепа и Недоброво, часто упоминаемых в письмах последнего)11.
Отсутствие посвящения в анреповском альбоме указывает на возможность того, что ко времени записи этого стихотворения в альбом Недоброво мысленно перепосвятил его Ахматовой.
Относимость второго стихотворения к Ахматовой еще гораздо более гадательна. Оно стилизовано под персидскую газель и озаглавлено «Газелла». Оно не об Ахматовой, но могло быть написано для нее. Вот заключительные шесть строк его:
Все быстрее, все смелее раз от раза,
Как разглядеть?
Склад души у девы, жадной до влюбленных наших взглядов,
У которой все увертка, все проказа,
А намеренья поэта, у которого для девы
В наставленьях, в песнях, в сказках нет отказа,
Как разглядеть?
Строка о деве, «жадной до влюбленных взглядов», напоминает кое-что в статье Недоброво об Ахматовой.
«усталую, болезненную, женскую и самоуглубленную манеру» Ахматовой «мужественно-твердому и ясному взгляду на жизнь» акмеистов, В. М. Жирмунский писал, что Ахматова едва ли согласилась бы с такой характеристикой ее поэзии и что из всех ранних отзывов о себе она отдавала предпочтение (мы это уже знаем!) отзыву Недоброво, который назвал ее «сильной» и в ее стихах угадал «лирическую душу, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную»12. Приведя эти слова из статьи Недоброво в «Русской мысли», Жирмунский сопровождал их следующей цитатой из Ахматовой:
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть
И разгадку жизни моей?
При этом ту часть «Поэмы», где находятся эти слова, Жирмунский назвал «царскосельской идиллией, посвященной памяти Н. В. Недоброво». Так как в последние годы жизни Ахматовой Жирмунский много общался с ней (их дачи в Комарове были по соседству), то надо полагать, что у него были хорошие основания связывать эти строки с Недоброво. Жаль только, что он не привел целиком всю концовку третьей главы «Девятьсот тринадцатого года». Перед приведенными им строками мы читаем:
А теперь бы домой скорее
Камероновой галереей
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады,
Как бывал ты когда-то рад.
Там за островом, там за садом,
Наших прежних ясных очей?
Послесловие
«Поэме без героя», писал в своей вышедшей посмертно (с вступительной статьей Е. Эткинда) книге об Ахматовой В. М. Жирмунский:
«Поэма» принадлежит на 3/4 и кем она сама сделана на 3/4, Жирмунский в примечании ссылался на, видимо, неопубликованный текст в ЦГАЛИ.
Место и роль Недоброво в «Поэме» до сих пор, однако, освещены недостаточно. Судя по приводимому Жирмунским тексту, его как будто не следует искать в сцене маскарада или еще где-нибудь. В интересной статье Т. В. Цивьян Недоброво упоминается только мимоходом. Но она и не задается целью отыскать «прототипы» в «Поэме»15.
Еще меньше света пролито пока на возможное место в «Поэме» Б. В. Анрепа. Мне представляется, что в «Госте из будущего» образ Анрепа как-то контаминирован с образом реального человека, который, как правильно замечает в уже упомянутой книге Жирмунский, «не современник описываемых событий», а «принадлежит к более позднему временному плану, чем остальные герои поэмы», являясь «до известной степени живым свидетелем происходящего действия и слушателем рассказа героини»16. Этого гостя Ахматовой «из будущего» выдает «сигары синий дымок». Но с «Гостем из будущего» как-то сливается и кто-то другой, и в этом другом («с тобой, ко мне не пришедшим»), может быть, следует видеть Анрепа.
Добавление к послесловию о Недоброво
Во втором Пушкинском сборнике, составившем том 215 «Ученых записок Латвийского государственного университета» (Рига, 1974), была напечатана интересная статья Р. Д. Тименчика «Ахматова и Пушкин. Заметки к теме». Касаясь пушкинских отголосков в поэзии Ахматовой, Тименчик многие из них, особенно царскосельские и петербургские, связывает с личностью Н. В. Недоброво и отношениями Ахматовой с ним. Недоброво он при этом называет «одним из самых замечательных представителей ахматовского поколения».
«пронизаны все стихи Ахматовой, обращенные к Недоброво», которого, говорит он, окружала «аура пушкинских интересов». Во втором разделе своей статьи, озаглавленном «Страдальческая тень», с эпиграфом из Ахматовой (. Это тени, / Оторвавшиеся от тел»), Тименчик разбирает стихотворение Ахматовой «Вторая годовщина» (см. с. 287 в первом томе нашего издания). Стихотворение это было написано 1 июня 1946 г., ко второй годовщине ее возвращения в Петербург (из Ташкента). Оно начинается строками о «невыплаканных», «внутри скипевшихся» слезах, а кончается строками о том, как она «свой город увидала / Сквозь радугу последних слез». Тименчик правильно определяет «сюжет» этого стихотворения как «слезы, прорвавшиеся сквозь былую «бесслезность» («Но в мире нет людей бесслезней, / Надменнее и проще нас», 1922)»; а «смысловой стержень всех лирических мотивов стихотворения» видит в «возвращении»: «возвращение Автора в «свой город», возвращение слез к «Музе Плача» и возвращение «страдальческой тени»».
Третья строфа стихотворения (всего их в нем четыре) читается:
Но мнится мне: в сорок четвертом,
И не в июня первый день,
Как на шелку возникла стертом
Говоря о том, что Недоброво посвящено и так называемое «царскосельское отступление» в «Поэме без героя», Тименчик пишет:
«Медного всадника» засвидетельствовано вышеприведенными воспоминаниями А. И. Белецкого, а отношение Недоброво к пророчеству «царицы Авдотьи» в принадлежащем, несомненно, ему тексте повестки вечера стихов на тему «Красоты Петербурга» в руководимом им Обществе Поэтов (1913): «Совет Общества предуведомляет, что стихи о Петербурге на тему «месту сему быть пусту» едва ли соответствовали бы духу предполагаемого заседания18.
По поводу этой повестки Тименчик пишет:
Как видим, Недоброво отказался от настроений, вызвавших восемью годами ранее его стихотворение «Царское Село», отсылку ко второй части которого соблазнительно было бы видеть в финале «Второй годовщины («не видно нив и слез отсюда»).
Стихотворение Недоброво о Царском Селе Тименчик приводит по хранящейся в Пушкинском Доме рукописи, относя его видимо, к 1905 году. Вот оно:
Чужды преданьям и народу
Они, сменившие природу,
Ее отдвинув далеко,
И генералы в римских тогах,
И гладь искусственных озер,
Не видно нив и слез отсюда,
И мысль, возникнувшая здесь,
Туманится над жизнью люда,
Бессилия и яда смесь19.
«Одни глядятся в ласковые взоры. «, написанным в 1936 году, в котором он видит отмеченную еще Жирмунским связь пушкинской и фольклорной традиции в поэзии Ахматовой:
В заключительной части своей статьи, цитируя из статьи Ахматовой о пушкинском «Каменном госте» слова о том, что Пушкин, «откликаясь «на каждый звук», вобрал в себя опыт всего своего поколения», Тименчик пишет, что то же самое можно и должно сказать и об Ахматовой» и что «это и сказал впервые именно Недоброво в стихах и в прозе». И он цитирует из обращенного к Ахматовой стихотворения Недоброво в «Альманахе муз» (1916) несколько строк, начиная с «Как ты звучишь в ответ на все сердца. «) и фразу из статьи в «Русской мысли» в 1915 году: «К Ахматовой надо отнестись с тем большим вниманием, что она во многом выражает дух этого поколения и ее творчество любимо им».
Говоря о перекличке Ахматовой с Пушкиным, Тименчик упоминает также реминисценции в поэзии Ахматовой из других поэтов пушкинской поры, в том числе Вяземского и Дельвига.
По словам Тименчика, о смерти Недоброво сообщил Ахматовой в 1920 году О. Э. Мандельштам. Он приводит следующие фразы из ее «Листков из дневника»: «Он узнал об этом несчастии в Коктебеле у Волошина. И никогда никто больше не мог сообщить мне никаких подробностей». Этих фраз нет в напечатанных во втором томе нашего издания «Листках из дневника» о Мандельштаме. Имя Недоброво там не упомянуто ни разу21.
В издании Жирмунского следующие стихотворения отождествлены как посвященные Н. В. Недоброво: № 127 («Есть в близости людей заветная черта. «), 135 («Целый год ты со мной неразлучен. «), 149 («Царскосельская статуя: Уже кленовые листы. «), 150 («Вновь подарен мне дремотой. «), 151 («Все мне видится Павловск холмистый. «) и 189 («Милому; Голубя ко мне не присылай. «). Всего шесть стихотворений, то есть на одно меньше, чем Ахматова назвала Знаменской, и почти наверное на несколько меньше, чем было на самом деле.
Первые пять из упомянутых стихотворений в однотомнике, посвященных Недоброво, названы и в вышедшей раньше, но тоже уже посмертно (в 1973 г.), книжке Журминского «Творчество Анны Ахматовой».
В том же издании В. Ф. Марков пишет, что цикл Кузмина «Форель разбивает лед» «в некоторых частях. является предком «Поэмы без героя» Ахматовой (особенно второе вступление и удары 2 и 12)». Но полемики Ахматовой с «Форелью» он не касается.
«Поэмы без героя», которой была известна статья Р. Д. Тименчика, высказала предположение, что именно Кузмин мог быть «наряженным полосатой верстою» (см.: Akhmatova Anna. Poeme sans heros / Presente et traduit par Jeanne Rude. Edition bilingue. Paris: Seghers, 1970. P. 22).
Примечания
Впервые: Ахматова А. Сочинения. Париж: YMCA-Press, 1983. Т. 3. С. 371-427.
В очерке «Близкие тени», уже зная о смерти Н. В. Недоброво, писал: «Это был знаток истории, литературы и метрики, античной и новой. Авторитету моего бедного друга и его речам охотно покорялись члены посещавшихся им поэтических кружков, даже такие, которые значительно ранее его выступили на арену литературы. Незаметно для других этот человек был законодателем вкусов, и вдохновенным словом своим заставлял окружающих его молодых писателей воспринимать тот или иной взгляд на искусство, историю и литературу. Ему принадлежит между прочим осуществленная одним из его поклонников мысль основать общество лиц, интересующихся вопросами религии, под названием «София». Но больной мой друг уже не мог стать членом этого общества. Осенью 1918 года я покинул его в Крыму в довольно плохом состоянии, почти без денег и средств, хотя у него с женою было до 5000 десятин лесного имения в Финляндии» (Волынское слово. Ровно, 1921. 22 октября. Печатается по: Ахматова Анна. Поэма без героя. 1989. С. 227-228).
1. Печатая в 1923 г. пьесу Недоброво «Юдифь» и статью о нем Ю. Л. Сазоновой-Слонимской (Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VIII), П. Б. Струве сделал такое примечание: «Я (душевным удовлетворением помещаю «Юдифь», посмертное про изведение Н. В. Недоброво, который был всегда желанным сотрудником «Русской мысли», и любовно написанный Ю. Л. Сазоновой Слонимской его портрет. Личность Н. В. Недоброво даже для тех, кто не был с ним лично близок, была отмечена внутренней значительностью и глубиной».
2. Рядом с Н. В. Недоброво в том же архивном «Указателе» фигурирует Владимир Владимирович Недоброво (1905-1957), для которого зарегистрировано 336 единиц хранения за годы 1910-1951. Он назван «кинодраматургом». Судя по дате рождения, он, но смотря на совпадение отчеств, не мог быть родным братом Н. В. Возможно, что это был сын, от второго брака, отца Н. В. В воспоминаниях Б. В. Анрепа ничего о таком браке нет, а В. А. Знамен екая о семье Недоброво вообще ничего не говорит. Анреп только намекает, что родители Н. В. не жили, на его памяти, вместе.
3. Если верить Ю. Л. Сазоновой, Недоброво происходил из старинной дворянской семьи. Она же говорит о детских годах, до Харькова, проведенных «в родительских имениях Тамбовской и Курской губерний». Анреп ничего об этом не говорил, но он познакомился с Недоброво, когда тому было уже шестнадцать лет. Где-то я, помнится, читал, что по матери Недоброво находился в каком-то родстве с Баратынским. После Пушкина, которому он не видел равных, Тютчев и Баратынский были его любимыми поэтами. О Тютчеве он писал работу в университете. Есть у него и стихотворение о Тютчеве.
«ты». В письмах своих Недоброво всегда писал слово «ты» с прописной буквы.
6. Любовная дружба (фр.).
7. Подробности о жизни Недоброво на Кавказе и в Крыму см. в уже упоминавшейся статье Ю. Л. Сазоновой в «Новом русском слове».
9. Для Недоброво Пушкин был мерилом всех ценностей. Об исполнении Ахматовой «завета» Пушкина он писал в своей статье о ней. Думается, что в «пушкинизм» Ахматовой и он внес какой-то вклад. Об этом писала и Ю. Л. Сазонова.
11. См. об этом также мою статью «К проблеме аттрибуции стихотворных посвящений» (Ricerche Slavistiche. Vol. XVII-XIX (In memoriam G. Maver). P. 507-514).
12. В. М. Жирмунский и сам еще до революции напечатал интересную статью об Ахматовой. Статья эта появилась через полтора года после статьи Недоброво в той же «Русской мысли» как часть общей статьи о «преодолевших символизм», то есть акмеистах. Позже Жирмунский напечатал очень хорошую статью о «Белой стае» в газете «Наш век» (бывшая «Речь»). Обе статьи об Ахматовой в переработанном виде вошли в книгу «Вопросы теории литературы» (1928). Статья из «Нашего века» в первоначальном виде воспроизводится нами в этом томе. Недоброво уехал из Петербурга на юг до выхода «Белой стаи». В письме мне Ю. Л. Сазонова писала, что она показывала Н. В. экземпляр «Белой стаи», который Ахматова ей подарила перед ее отъездом из Петербурга. По-видимому, своего экземпляра у Недоброво даже не было. См. также интересное сопоставление статьи Недоброво об Ахматовой и статьи В. М. Жирмунского об акмеистах (Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. № 12) в предисловии Е. Эткинда к посмертно вышедшей книге Жирмунского «Творчество Анны Ахматовой» (Л.: Наука, 1973. С. 14-18).
14. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л.: Наука, 1973. С. 42.
«Поэмы без героя» // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по знаковым системам V. Вып. 284. Тарту, 1971. С. 255-257.
16. Жирмунский В. М. Указ. соч. С. 155.
17. Воспоминания Белецкого напечатаны И. Я. Айзенштоком в сборнике статей «Искусство слова», выпущенном к 80-летию Д. Д. Благого (М., 1973).
19. В рукописном альбоме стихотворений Недоброво, полученном мною от Б. В. Анрепа, строки 3-я и 4-я читаются несколько иначе:
Кроме самых ранних, большая часть стихотворений в альбоме не датирована, но есть основания думать, что этот вариант более поздний.
20. Цифры в скобках отсылают к главам и стихам «Евгения Онегина». В примечании к цитируемым здесь местам статьи Тименчик приводит еще некоторые реминисценции Ахматовой и из Пушкина, и из стихов гр. В. А. Комаровского, с которым дружил одно время Недоброво.
21. Интересно, что, несмотря на привезенные Мандельштамом сведения, обстоятельства смерти Недоброво не были даже в 1925 г. широко известны в литературных кругах Петербурга, и В. Н. Княжнин в примечаниях к письмам Блока писал, что Недоброво умер в Сочи. Как на первоисточник рассказов о «страдальческом умирании» Недоброво, Тименчик ссылается на письма жены Недоброво к Максимилиану Волошину, хранящиеся в Пушкинском Доме.